Снежник

Дарий стоит одинокий, потерянный. Студеная скорбь одолела его жаркое сердце, погасила неуемную яркую пламень.

И он сам будто бы высечен из айсбенгского прозрачного льда.

Потом мне говорит:

— Ну что же… — голос брата Ильяса хриплый и тихий. — Раз уж так… Погибших назад не вернуть.

Молвит, а сам, чую, верить мне не желает. Но не укоряет ни словом за мою наглую, злую и бесстыжую ложь. А я ощущаю во рту режуще-кислый привкус.

Мы молчим. Я провожу руками по старым кожаным книгам. Вглядываюсь в непонятные и тонкие строчки.

Потом Дарий задает мне вопрос:

— Умеете читать? — спрашивает наигранно бодро, без талого, будто весенний снег, уныния.

Говорю ему честно:

— Нет.

В его взгляде любопытство бесцветной тенью скользит:

— А хотели бы? — он проявляет свой интерес.

Ощущаю я смятенье, дать мне ответ нелегко.

— Не знаю… — произношу неуверенно. Вдруг это знание поможет одолеть Ларре?

— Могу научить вас, — улыбается Дарий. — Пока я здесь, в этом доме…

От признания айвинца, которого ждать я не смела, стынет моя звериная, дикая кровь. А улыбка его ровно та, что была у Ильяса, его брата…

Только не ведает он, кто на самом деле погубил его сильного родича. А тот ведь тоже когда-то легко мне, врагу, легко на помощь пришел, хотел спасти зверя от верной гибели…

А в голове по-прежнему я слышу голос сильного колдуна.

«Запомни волчица, — сказал Таррум мне в тот проклятый день. — Это не я их убил. Это ты их убила!»

И все дальше я понимаю сильнее, насколько он прав.

* * *

За ней гонится матерый чужак. Сама она бежит, переставляя от усталости тяжелые лапы. Подстегивает ее лишь остужающий ветер, летящий следом за телом.

Волку же мчаться, преследуя ее дивный запах, в одну только всласть. Легко ловит он яркий след, и разгоняется, несется вперед. За ней, за волчицей, быстрой, что ветер.

«Си-я-яна», — доносится вкрадчивый и чарующий голос.

А она все вперед бежит. Не желая думать о том, что он несется позади. Быстрее, быстрее… Сейчас нужно ей перепрыгнуть через огромный валун. И дальше к пепельно-серым и острым скалам, где бушует безумствующее холодное море…

И он все ближе. Почти что с ней рядом.

«Си-я-на», — доносит нещадный паршивый предатель — неистовый ветер.

Слышит, как его лапы касаются твердой, заледеневшей земли. Совсем близко он, чужак, матерый.

«Сияна!» — кричит ей, а сам почти что смеется.

И в тот же миг ее легко достигает. Догнавший, он валит волчицу на снег. Некуда деться, некуда спрятаться, скрыться… Везде ее он отыщет, найдет.

Она вырывается и слышит, как недовольно щелкают его острые зубы.

«Влас… отпусти», — она не просто просит, а отчаянно молит.

Его тело трясется лишь едва уловимо. Это он смеется странно по-волчьи. Ее слабость чарует его. До чего же прекрасно бессилье волчицы! Так и хочется его ощутить, носом почуять. А запах ее страха ведь столь желанен и свеж… Кровь в теле горит от него.

«Борись, маленькая волчица, — по-звериному молвит матерый, громадный волчара. — Мне твой страх слаще и желанней дурмана…»

И встречается она носом с его мордой. А глаза — что провалы. Безумные, дикие. Огонь в них стоит.

А их цвета не дано ей различить, но люди зовут его багряным и красным…

«Попалась», — радуется противник, нападая на нее.

Глава 10

От лохани с горячей водой вздымается пар. Воздух, влажный, тяжелый, мне тяжело вдыхать — обжигает. А из-за влаги, всюду повисшей, вокруг все мне видится мутным, неясным.

Рядом со мной стоит дородная Ольда, уперев руки грозно в бока. Пахнет от нее женским жарким потом и пряно резким чабрецом. Волосы женщины убраны под светлый чепец с пожухлыми кружевами.

Она мне приказывает:

— Залезай, — ее голос повелительный, властный.

Я зубами скриплю. Не уступаю.

— Нет, — ей отвечаю упрямо.

Рядом с Ольдой стоит служанка помладше. Исподлобья глядит испуганно на меня, прижимая к сердцу мочалку, пышную, жесткую. Боится ко мне она подходить. А стоит на девицу мне глянуть — взгляд она неуверенно опускает. Низшая, слабая…

На скулах у Ольды от ярости пятна появляются. Она переходит на крик:

— Залезай! Немедленно.

Я рычу. Юная девица на шаг назад отступает, а Ольда с места не желает сдвинуться даже на перст. Девушка ее, едва не моля, жарко и горячо просит:

— Госпожа, может, пустое это? Оставим ее, — и, тараторя, шепотом добавляет. — Приворожила она нашего норта… Ее, ведьму, инквизиторам нужно отдать. Те-то зазря не будут приходить!

Ольда грозно шикает на служанку:

— А ну, смолкла! Узнаю, что болтать будешь еще такое, — на пустую воду одну посажу, — угрожает она. — Поняла?

— Да, — тихо говорит ей девица. — Как скажете, госпожа.

— То-то же, — протягивает Ольда довольно. — А ты, чего глазенки вылупила? — заявляет мне. — Мигом в воду залезла!

Сдаваться я ей не желаю. С вызовом смотрю прямо в глаза, мечущие яркие искры. Друг против друга мы стоим уже с час. И кажется он длинным, бесконечным и долгим. Передник Ольды уж мокрый давно, и от брызг намокло платье юной служанки. Лишь моя голая кожа по-прежнему остается сухой.

— Ну, негодница! — возмущается Ольда, пытаясь с силой в воду меня затащить.