Снизу вверх

Съ ранняго утра того дня въ Ям происходило необычное движеніе, говоръ, кое-гд бабій плачъ. Вс собрались на площади возл часовни, не исключая бабъ, двокъ и малыхъ, даже грудныхъ ребятъ. И Мишка, конечно, присутствовалъ, близко прижимаясь къ подолу матери. Мужики жарко о чемъ-то разговаривали; старики, мрачно потупившись въ землю, молчаливо чего-то ждали. На крыш одной избы стоялъ парень и смотрлъ въ разныя стороны, куда только направлялись дороги. Большинство съ напряженіемъ слдило за этимъ парнемъ. Вдругъ онъ благимъ голосомъ заоралъ: «Идутъ!» — и упалъ съ крыши. Мишк такъ сдлалось страшно, что онъ готовъ былъ убжать куда-нибудь, но скоро любопытство его остановило. На бугр, стоявшемъ за деревней, показались солдаты. Впереди халъ верхомъ начальникъ. Мишка въ особенности его испугался. Когда солдаты спустились въ оврагъ и расположились на другой сторон площади, поднялся такой шумъ, что хоть уши затыкай. Начальникъ долго говорилъ что-то мужикамъ. Чаще всего онъ спрашивалъ: «Ну, что, согласны?» — А мужики отвчали: «Согласія нашего нтъ». Начальникъ сердился. «Ну, не сдобровать вамъ, канальи!» — «Ребята! — кричалъ Мишкинъ ддушка, — будемъ помирать! Господи благослови! Ложись на земь!» Начальникъ отъхалъ къ солдатамъ; началась «экзекуція». Мужики пали на колни. Бабы съ ребятами побжали. Мишка какъ то потерялъ мать въ суматох и самъ, на свой страхъ, задалъ стрекача. Онъ прилетлъ въ себ на зады и схоронился въ сно, гд и оставался до вечера.

Впрочемъ, когда солдатъ размстили по избамъ и все утихло въ деревн, Мишка вылзъ изъ своего убжища и увидалъ, что въ ихъ изб также сидитъ солдатъ. Солдаты прожили въ деревн съ мсяцъ, въ продолженіе котораго Мишка не только пересталъ бояться Филатыча, какъ звали ихъ солдата, но близко сошелся съ нимъ. Солдатъ былъ смирный. Только онъ много лъ, — такъ много, что даже жадный Мишка удивлялся. Для Филатыча ничего не стоило выхлебать котелъ щей, състь чугунъ каши, проглотить въ самое короткое время каравай хлба. Но это былъ добродушный, работящій человкъ. Своимъ хозяевамъ онъ таскалъ на коромысл воду, рубилъ дрова, задавалъ корму скоту, а Мишк передъ уходомъ изъ деревни сдлалъ деревянную свистульку.

Посл этого воспитательное дйствіе на Мишку имло другое обстоятельство. Самъ Мишка на себ испыталъ его. Оно касалось его родныхъ, знакомыхъ и въ особенности отца. Но впечатлніе было сильное, глубокое. Одинъ разъ, играя съ другими ребятами на улиц противъ сборной избы, гд собирались мужики и куда прізжало начальство, какъ это случилось и въ этотъ день, Мишка вдругъ услыхалъ ревъ, раздавшійся со двора этой избы. Онъ захотлъ полюбопытствовать и вздумалъ-было съ пріятелями проникнуть во дворъ, полный народа. Но въ самыхъ воротахъ ему дали хорошій подзатыльникъ, посл котораго онъ убдился, что лучше всего посмотрлъ сквозь плетень. Онъ живо проковырялъ дыру въ плетн и посмотрлъ… Посреди двора лежалъ врастяжку какой-то мужикъ, котораго держали за голову и за ноги. Но Мишка скоро широко раскрылъ глаза, и сердце его ёкнуло. На мужик надтъ былъ желтый чапанъ, а на спин чапана сидла треугольная заплата, такая же самая, какъ у его отца. Онъ хотлъ крикнуть: «батька!» — но голосъ у него пропалъ; Глаза его были устремлены въ одну точку, вс члены замерли. Но, чтобы не заревть, онъ впился зубами въ руку и закусилъ ее до тхъ поръ, пока отецъ не поднялся. Тогда Мишка со всхъ ногъ бросился бжать, оставивъ игру. «Мишка, Мишка! куда ты?» — кричали товарищи, но онъ, не переводя духу, улепетывалъ.

Во весь этотъ день онъ боялся поднять глаза на отца. Ему казалось, что отцу стыдно, какъ было стыдно ему. Къ удивленію его, отецъ — ничего… Вечеромъ выпилъ сорокоушку и съ непонятнымъ для Мишки благодушіемъ разсказывалъ, какъ давеча его «отчехвостили». Онъ не выказывалъ ни злобы, ни горечи. Этого Мишка никогда не могъ въ толкъ взять. Онъ въ эти дни съ ребяческимъ любопытствомъ наблюдалъ за отцомъ, но всякій разъ, видя его благодушіе, чувствовалъ пренебреженіе къ нему. Въ его еще нетвердую душу прокрадывалось уже недовріе.

— Послушай, батька, неужели теб не совстно? — спросилъ однажды Мишка отца, котораго только-что «отчехвостили».

Отецъ сконфузился.

— Ничего, братъ Мишка, не подлаешь… И радъ бы, да никакъ невозможно! — возразилъ отецъ въ замшательств.

Никогда больше Мишка не предлагалъ отцу вопросовъ. Онъ сталъ уходить въ себя. Онъ мечталъ и думалъ одинъ, безъ всякой помощи со стороны отца, недовріе къ которому быстрыми шагами шло дальше. Мишка уже въ малолтств инстинктивно старался поступать обратно тому, какъ поступалъ отецъ. Это былъ явный признакъ разрыва сына съ отцомъ.