СНТ

– Трасса шумит, – ответил Гамулин. – Мы вчера другой дорогой приехали, а вот за лесом теперь федеральная трасса – шесть полос. Дрянь дело, пропала земля… Но я всё равно отсюда не уеду. Тут прикольно, учёные люди вокруг. Рассказывают интересное, а что ещё на пенсии нужно? Вот радио – простая вещь, а сколько вокруг него наворочено…

(память льда)

– У нас совсем никудышный глобус. Вместо Антарктиды – дыра.

– Нет у меня лимитов на ваши Антарктиды, – проворчал директор.

Борис Васильев. Не стреляйте в белых лебедей

Раевский смотрел на угли, что дрожали, умирая. Костёр догорал, и пора было возвращаться в дом.

Какой-то сумасшедший жук бился в лампочку над забором. Он упал наконец, но на смену ему тут же явился новый.

– Ты помнишь, как мы слушали иностранное радио? – спросил Раевский. – Тогда, в детстве? Мой отец слушал его давным-давно, так же у костра. А потом так же слушал и я.

– А? Что? – переспросил его Гамулин.

– Да нет, ничего. – Раевский поворошил палкой угли в костре.

Старинный радиоприёмник из тех, что когда-то носили на плече, как гранатомёт, мигал рядом лампочками, хрипел, но исправно говорил на разные голоса.

Рассказывали о дележе Антарктиды. Договор об Антарктике был не продлен, теперь континент жил по новым правилам, и его территорию, будто Польшу, поделили минут за двадцать – но не государства, а корпорации. «Корпорации давно сильнее государств, – подумал Раевский. – Впрочем, грех жаловаться, теперь у меня новая работа, и я поеду к пингвинам. Бедные пингвины. Будет им весёлая жизнь».

Он приехал сюда, в маленький дачный посёлок, на свои собственные проводы – тут были старые друзья, особая порода циников.

Что хорошо со старыми друзьями, так это то, что при них не надо хвастаться.

С ними просто невозможно хвастаться.

А мужчины часто хвастаются, когда чувствуют, что их время уходит.

– Ты будешь льдом заниматься? – спросил его зоологический человек Степаныч.

– Я всем буду заниматься. Например, пресной водой.

– Это значит – льдом?

– Ну да, будем транспортировать айсберги. Оборудование уже завезли.

– Быстро у вас. Ты меня, если что, выпиши. Я там низшие формы жизни за харч бы изучал, без оклада. Я могу ещё публике про тайны воды рассказывать – но это уж когда совсем обнищаю. У меня это убедительно выйдет – биоэнергетические потоки и всё такое.

– А почему жучки летят на свет?

– На свет вообще никто не летит. У них просто нарушена навигация: насекомые пытаются держать один и тот же угол к свету, но это хорошо с солнцем, а вот когда источник света рядом, они летят вместо прямой по спирали, которая кончается в лампочке. Ты спроси меня ещё, как комары нас находят.

– И как?

– По теплу, углекислому газу и влажности.

* * *

Они пили виски, очень дорогой, Раевский бы сказал – «бессмысленно дорогой».

Но он сам привёз эти бутылки, потому что давно перестал экономить. Радиоприёмник откашлялся, замер, так что они подумали, что им скажут что-то важное, но эфир разродился рекламой антарктического туризма.

– Ну, что скажешь? – спросил Раевский хозяина, вышедшего из тьмы.

– Скажу вот что: я очень недоволен птицами, что воруют мою паклю из дырок между моими брёвнами, – ответил Гамулин. – Я её каждый год заколачиваю, а они не унимаются. Я оставлял паклю рядом, украшал ею стены, но они вытаскивают её из щелей. – Он обернулся к черноте леса и крикнул: – Птицы, вы свиньи!

Ему ответила какая-то ночная пернатая тварь – заухала, загоготала и стихла.

– Я бы бросил всё, – сказал Раевский, вполуха ловя новости из радиоприёмника. – Ушёл бы в язычники. Жил бы тут в лесу, прыгал бы через костры и искал цветущий папоротник на иванкупалу. Совокуплялся бы с кикиморами. И никаких воспоминаний.

– Прыгать – это хорошо, – согласился зоолог. – Тут главное – за куст не зацепиться. А то может выйти неловко. Зацепишься за куст в прыжке – а жизнь идёт мимо. Потухли костры, спит картошка в золе, будет долгая ночь на холодной земле. И природа глядит сиротливо. Месяцы идут за месяцами, облетает листва, выпадает снег, появляются проталины… Но глядь – кто-то снова подтащил на опушку сырые дрова и зажёг костер. Красота!

Раевский улыбнулся в темноте.

«Одиночество – вот главная кара, – подумал он. – Только эти остряки у меня в жизни и остались».

Гамулин задумчиво сказал:

– А я вот тут научился хлеб печь. Раньше не умел, а теперь – научился. Значит, окончательно я тут укоренился.

Раевский снова улыбнулся, не без некоторой, впрочем, зависти.

* * *

Он прилетел на антарктическую станцию, выкупленную корпорацией, рано утром. Аэродром был забит туристическими чартерами. Прямо отсюда этих стариков и старух везли к полюсу. Разноцветная толпа (преобладали красный и синий) гоготала, собравшись вокруг нескольких пингвинов. Туристы и сами были похожи на пингвинов – видимо, из-за того, что старики комично переваливались в своих супертёплых комбинезонах.