СНТ

То, что они увидели, язык не поворачивался назвать станцией. Это было скорее жилищем. Наружу торчала покатая ледяная крыша, смахивающая на северные домики малых народов, называемые иглу. Раевский видел такие и даже однажды ночевал в иглу, правда по туристической программе.

Но это было, конечно, не иглу.

Это была старая станция. Закрывать такие было невыгодно – рекультивация стоила дорого.

Поэтому станции сдавали в аренду малым странам, а теперь и просто частным лицам, со всем мусором, что там накопился.

Карлсон, готовясь выйти на мороз, бормотал:

– Много лет назад здесь тоже жили немцы. Я слышал, что тут часто находили следы их прежних поселений, не этого, нет, совсем старые домики, крохотные – один или два. Рядом с буровой, в вынутых кернах, ледяных цилиндрах, будто мушки в янтаре, находились значки, обломки досок с надписями, что сделаны странным шрифтом, и клочки древних газет. Немцы искали чудесного и были одержимы фантастическими идеями.

Так Карлсон и сказал, «фантастическими идеями», – ах, ну да, Раевский вспомнил: Тайны Ледяных Богов, все слова нужно писать с прописных букв, так текст получается гораздо внушительнее.

А уж немцы писали все свои слова с больших букв, это кто бы сомневался.

Сумасшедший Немец жил как раз на месте немецкой станции, и Карлсон сказал, что у них есть подарок для отшельника.

Раевского что-то неприятно кольнуло.

Значит, визит этот не вполне случаен, и крутились они вокруг этой точки, будто насекомые вокруг лампы.

* * *

Раевский увидел на флагштоке изодранное полотнище и не сразу понял, что это.

Сперва ему показалось, что это какая-то масонская эмблема, но память услужливо подсказала ему – этот флаг с циркулем родом из ГДР.

Он не видел его много десятков лет, и вот теперь старинный флаг трепетал на металлической мачте посреди антарктического льда.

В доме, похожем издали на сугроб, оказалась мощная шлюзовая дверь и внимательный глаз видеофона над входом. Интересно, сколько людей видел этот глаз за последние лет тридцать.

Карлсон приложил ладонь в рукавице к панели, и они услышали недовольный голос. Как бы хозяин ни относился к этому визиту, неожиданностью он явно не стал, – видимо, вездеход засекли камеры наружного наблюдения. Дверь шлюза приоткрылась, и человек внутри сухо кивнул.

Так кивал фельдмаршал Паулюс среди русских солдат – будто птица с высохшей шеей клевала что-то невидимое.

– Я родился в Восточной Германии. Моя фамилия Маркс. Вы знаете, что значит прожить столько лет с фамилией Маркс?

– Представляю, – согласился Раевский. – И я помню, что такое Deutsche Demokratische Republik.

Он действительно это помнил хорошо – не только герб с циркулем.

Немец поглядел на него, и на его лице не отразилось ни удивления, ни беспокойства. Раевский смотрел на него с любопытством, Карлсон, казалось, скучал, а Сумасшедшему Немцу было всё равно.

– Инженеры… А я – старый любитель льда, – спокойно отозвался хозяин и пригласил войти в дом.

Они спускались вниз по лестнице и понимали – дом не ограничивается сугробом, что торчал сверху. Дом был похож на айсберг: внизу вырыто довольно большое помещение, а может, много помещений. Старинная пластиковая отделка изнутри напоминала о великих дизайнерах прошлого – того самого, в котором была DDR и смешные автомобили, как их – «вагант»? «Бант»? «Трабант».

– Чай, – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс хозяин.

Они заметили, что оторвали его от обеда. На столе стояла плошка с супом, в котором, как медузы, плавали чёрные грибы. Пока он заваривал чай, они осмотрелись. Коробки с сушёными грибами, вермишелью, яркие пакетики, разноцветные брикеты, баночки стояли на полках в гостиной, служившей одновременно кухней, – видно было, что старик поддерживает устойчивую связь с цивилизацией.

На столе стояли архаические приборы, похожие на стадо заблудившихся роботов из старинного фильма. В углу мерцала индикатором дверь огромного промышленного холодильника.

* * *

Карлсон открыл сумку и достал оттуда буханку русского хлеба. Раевский видел этот пахучий хлеб у них в столовой – но разрезанный на маленькие кусочки.

Немец оживился:

– Я это спрячу. Для меня это экзотика, а для вас – просто часть меню. Знаете, я отношусь к тому поколению, которое голода не застало. Тем не менее у нас в семье был культ хлеба.

– Я сам вздрагиваю, если вижу брошенный хлеб, – согласился Раевский. – Но у нас в этом ещё больше истории. Войны, голод. Хлеб у нас был пайком, иногда единственной составляющей пайка. К тому же наши вожди писали о хлебе книги.

Раевский чуть покривил душой – человека, что писал о хлебе, никто не звал вождём. Его звали длинно и одновременно посмеивались над этим длинным званием. Хотя сам Раевский в обязательном порядке изучал в школе книгу, которая начиналась со слов «Есть хлеб, будет и песня!».

– Ну, в общем, да, – подытожил он. – Мы последнее поколение, которое воспринимает хлеб в библейском смысле. Его нельзя выкинуть.