Сны Единорогов (СИ)

Юноша и его подруга, вопреки друг другу, по-прежнему хранили особенное неразрывное одиночество: каждый свое. Тай, не смея в том признаться, грезил о прикосновении чужих живых ладоней, что, приласкав, уведут его с собой, даровав настоящий, никогда прежде не знаемый дом. Гитара, согласившаяся служить человеку, что вернул ей жизнь, холодными ночами, пропахшими лужами да разлитым машинным маслом, вспоминала о том, кто бросил ее. Но нет, нет…

Он вовсе не бросал верной спутницы, своей гордой прекрасной красавицы, не бросал. Измученный мечтой о свободе, уверившийся, что бренная земля недостойна райских трелей его прелестницы, он добровольно закончил жизнь в петле толстой сырьевой веревки. Гитару, никому более не нужную, но еще сохранившую взращенное элегантное очарование, перепродали.

Новый человек тоже понравился ей, и постепенно, мелодия за мелодией, она открывалась перед ним всеми доступными глубинами, кокетливо флиртуя струнами ранимой очеловеченной души.

Однажды, поздней лунной полуночью, орошенной первым в году снежным пушком, пылкая подруга и любовница поведала музыканту ту самую песню, что в прошлом сгубила бывшего ее возлюбленного.

Наверное, на сей раз то было всего лишь любопытством — что сделает этот человек, как станет жить дальше, познав вкус запретного евиного яблока, среди тесных каменных сводов и таких же каменных людей, отказывающихся слышать и слушать правду…?

Спустя два месяца мужчина, прогуливаясь вдоль густотравных железных путей, случайно ступил под поезд, молчаливо грезя умчать вместе с тем до подоблачных парадизных лугов.

Снова грешную красавицу, лишь чуть-чуть потрепанную жизнью, выставили на аукцион. Снова день изо дня опутывала она сердце да душу нового любовника, пытаясь, осознавая и нет, проникнуть в него глубже, дальше, схватить и перешить, напиться кровью, заново сплести свои собственные струны из его синих венозных жил.

К ее удивлению, негодованию и уродливо бряцающей аккордами ярости, третий человек оказался стойким, сильным. С насмешливой улыбкой пресекал он все попытки дьявольской блудницы, и если той случалось заиграться, не видя меры, человек надолго убирал ее на пыльный старый чердак, где, в обществе сонных пауков и ссохшихся в паутинках мух, она коротала месяц за месяцем, бессильно дребезжа от гнева.

Не одну, не две, не три запретных мелодии поведала она своему строптивому господину, выплескивая весь тот яд, всё то отвращение, всю ту злобу, на которую только была способна ее одержимая роковая суть. Никто, никто не сумел бы долго противиться подобному безумству, беспутству, пургаторно-сладкому разложению!..

И вот однажды, замучившись, окунувшись с головой в море выплеснутого алкоголя, мужчина, взвыв самим сатаной, разбил доигравшуюся стенающую любовницу. Он бил ее молотком и ногами, вырывал струны, не замечая хлещущей из собственных рук крови, ревел, плакал, кричал…

На следующий день его забрали и увезли в печальный белый дом с печальными белыми комнатами, запеленав в белую рубашку в кожаных ремешках, а гитара — искалеченная, бездомная, вновь кипящая от пожирающего метастазами гнева — очутилась на свалке.

Долго мокла она под холодными проливными дождями и горошинами глумящегося града, долго терпела скользкие лапы пробегающих по телу крыс да долбящих клювами ворон, долго лежала в зловонных отбросах, презирая и ненавидя весь окружающий человечий мир: лишь она одна была в нем красивой! Лишь она одна была достойна того, чтобы перед ней преклонялись, упрашивая дозволения коснуться кокетливых нежных струн!

Так проходили месяц за месяцем, месяц за месяцем, пока однажды бродячий юный мальчик с тоскливой улыбкой и копной нечесаных грязных волос не подобрал ее, напрасно пригрев возле доброго хрупкого сердца.

🐾

Мальчишка, приютивший ее, совсем еще ребенок, не познавший ни соблазна, ни страсти, не оставлял в душе горделивой красавицы никаких чувств. Не смея отказать ему, позволяя вытягивать из себя какие угодно мелодии, умело манипулируя чужими немытыми пальцами, не знающими ни слуха, ни нот, гитара была готова на многое, только бы не возвращаться обратно на вонючую свалку, кишащую паразитами, нагноением да голодным червём.

Но ни люди, ни вещи не умеют так просто менять свою сущность, переписав самих себя с девственно-чистого ноля: пусть мысли гитары и были далеко, кружась возле сгубленных ею людей, пусть она даже и не замечала мальчишки, любовно оглаживающего ее тулово, чары, соткавшие струнную душу, всё равно крупица за крупицей просачивались наружу.

Всё глубже проникали они в юного Тая, всё стекляннее становился его ясный некогда взгляд, всё чаще он смотрел в невидимые никому другому синие дали, бродя в тени обстриженных городских тополей, принимаемых теперь за ароматные рощи благородных апельсиновых деревьев.