Сны Единорогов (СИ)

Ветер, заходясь дождящим потоком брызнувших кровавых слёз, подстреленным оленем упал на колени, кланяясь, заклиная, шепча ледивыми губами полыхающие костром мольбы, и тогда Голос, наконец, сжалился, отозвался, пролился вновь.

«Смотри… Смотри внимательно, дитя…» — молвил он, и Валет, чью душу выпивали слезы, выходящие наружу соленой красной водой, слушался, смотрел.

Смотрел, как несчастный одинокий соловей, без сил припавший к земле, с тоскливой кукольной улыбкой любовался молчаливыми звездами. Смотрел, как, едва шевеля руками, укладывал на колени знакомую и вместе с тем незнакомую гитару. Смотрел и слушал, как ввысь уносились наполненные обрекающими рыданиями звуки, пока юноша, возлюбленный всей его потемневшей душой юноша, медленно-медленно умирал…

Смотрел, как сквозь древесный каркас мрачнеющего инструмента, извиваясь в кривых змеистых ужимках, проглядывало черное сморщенное лицо, нашептывающее заклятия вечной черной ненависти.

— Что… что это… такое?.. — обомлев, шепотом спросил Валет.

«Вещь из другого мира, что волей судьбы или же случая попала к этому ребенку…»

— Его… незаконченное дело…

«Да. Его незаконченное дело. Если бы он разбил эту гитару, как если и ты бы похоронил своего друга тогда, когда для того было самое время, ни один из вас не попал бы в Последний Край. Край некогда начатых, но так и не доведенных до завершения дел…»

— Но в таком случае… мы бы никогда не повстречались… с ним… — с горечью прохрипел сквозь сомкнувшиеся зубы Валет, собирая все силы, чтобы не думать о произнесенных только что словах.

Голос, качнувшись на невидимых ветках невидимых деревьев, не сказал ничего.

Рядом же с певчим соловьем, за спиной которого сидела, нескладно сгорбившись, Смерть, а на коленях испивала заканчивающуюся жизнь одержимая гитара, разорвав полотна ночнистого воздуха, развернулись новые холсты приоткрывшихся секретов: Тай, Тай, Тай… на каждом из них был Тай! Голодный, холодный, брошенный, одинокий и ненужный, со слезами в глазах и вымученной виноватой улыбкой, с бесконечной любовью в никому не подаренном сердце и удивительной душой, способной прощать все нанесенные обиды…

Его чудесный, любимый, несчастный Тай, не познавший в жизни ни дня радости, но тем не менее находящий в себе силы и желания для того, чтобы дарить эту радость другим, допевал свою немую песнь; глаза, прекрасные майские глаза, со смиренностью затухали, теряя былой солнечный блеск.

На рассвете, с приходом нежной розоватой дымки, одеялом окутавшей потеплевший мир, Тай, сомкнув веки, без чувств опал на иссушенную прошлогоднюю траву, провалившись в свой печальный даже в посмертии сон. Прокля́тая и про́клятая гитара нетерпеливо бряцала струнами, облизывалась проступившим черным языком, а на бледных губах сломленного юноши навек застыла едва приметная плачущая улыбка…

— Что произошло бы, успей мы вовремя попасть к черной воронке? — чуждым голосом спросил Валет, через застывшие капли соли глядя и глядя на возлюбленного своего сердца. — Мы бы выбрались?.. Что означало твое «и да и нет», Отец?

«Вы бы выбрались… — на сей раз Голос ответил, и Валет почувствовал, что завершение, смутное болезненное завершение, дышало ему совсем в спину. — Но потеряли бы друг друга навсегда. Неизвестно, куда бы воронка занесла Тая, куда — тебя… Мне знамо лишь одно: даже занеси вас в один мир — шансов, что вы бы в итоге оказались вместе, практически не было. Чтобы вернуться к жизни — нужно родиться заново, дитя. Родиться младенцем, чьи память и предыдущий опыт останутся запертыми до конца его новых дней. Выбравшись и переродившись, вы бы позабыли друг о друге всё…»

Валет, ошарашенный, молчал.

Где-то глубоко-глубоко внутри он уже знал, что ответ будет именно таков. Душа, бушующая на обломках разбитого сундука, кричала, просила, боялась, отказывалась терять обретенное наконец-то счастье, пусть и найденное в посмертии, в странном чуждом мире…

Таком же чуждом, каким поначалу кажется и любой другой мир, встречающий беззащитную новорожденную жизнь.

— Почему Леко хотел, чтобы мы… я…

«Он страшился за тебя. Невзлюбив место, в котором очутился, он желал тебе другой участи. Желал, чтобы ты спокойно прожил хотя бы свою следующую жизнь. Ему не было дела до Тая и, возможно, он по-своему ревновал тебя к нему. Останетесь вы вместе или же нет — не это заботило его… Лишь то, чтобы твоей душе ничто не угрожало, волнует ту часть его души, что еще помнит подаренное ей имя. Винить его или нет — право твое, дитя…»

— Нет… — растерянный, Валет поднял голову и вдруг, в прорезах ударившего по глазам ослепительно-яркого звездного света, впервые увидел Его — туманную крылатую фигуру, осененную пульсирующим белоснежным сиянием. — Нет, я не стану его винить… — Сжав и разжав возвращающие ощущения пальцы, он поднес те к лицу, с запозданием замечая, что ладони его стали шире, тверже, крупнее. — Не стану винить никого. Я не хочу больше зависеть от чужой воли, не быть способным защищать важное, убегать, убегать, бесконечно от всего подряд убегать…