Сны Единорогов (СИ)

— Ты… снова… пришла?.. — не находя смелости оглянуться, ломким шепотом спросил он. — Слишком… быстро… на этот… раз…

Время текло и утекало сквозь ссохшиеся костлявые пальцы, но ни звука открывшейся двери, ни ответа фальшиво ласкового певчего голоса не дотрагивалось до слуха Тая.

Недоумевая, юноша все-таки подтянулся, совладал с истощенным телом и перевалился на второй бок, растерянно встречая одну лишь затхлую пустоту. Получалось, что тот, кто держал его здесь, вовсе не пришел, но ведь…

Что-то же позвало, что-то однозначно позвало, поманило, потянуло за прочную леску невидимого поводка, предлагая выбраться отсюда, хоть ползком отправиться за кличем наливающегося кровью встрепенувшегося сердца…

Тай, провалив бессчетное множество обернувшихся крахом попыток, в конце концов сумел подняться с болезненным стоном на четвереньки. Заваливаясь даже так, перебирая локтями, а не ладонями, он пополз на дрожащий неслышимый голос, что привел обратно из мира снов, не позволил остаться недвижимым, упрямо заставлял пробовать, не сдаваться и куда-то идти, даже если это и будет стоить стремительно истончающейся жизни.

Полуослепший, полуонемевший, потерявший ощущения и ориентиры, юноша полз, полз, полз…

До тех пор, пока помещение, поменяв пол с потолком начертанными местами, не сотряс пробирающий до тайников души рёв.

До смерти испуганный, обвитый по рукам и ногам колышущимся животным ужасом, Тай подрезанно замер, не понимая, не умея просто представить, кто или что могло издавать столь кошмарный, столь невозможный, столь наполненный нежильной злобой звук.

Помещение сотряхнуло между тем во второй раз, сверху посыпались комья черной земли и изъеденных сыростью да плесенью камней, лишь чудом падающих мимо, не задевая колотящегося жертвенный косулей юноши. Где-то впереди, скрипя простуженными зимними петлями, провыла все-таки существующая, хоть и верилось в то едва ли, дверь.

Пытаясь побороть прогрызающее оцепенение, Тай, стиснув зубы, всё же заставил тлеющее тело продолжить двигаться: снова он полз, напряженно вслушиваясь в вернувшуюся, но теперь еще больше пугающую тишину…

И вдруг пальцы его, ободрав ногти да ошпаренную кожу, уперлись в холодную поверхность тюремной двери.

Ладони, покрываясь ознобом, конвульсивно заскользили по снежному железу, глаза, не способные увидеть и разглядеть, метались из стороны в сторону, утопая в бесконечной безвылазной мгле.

Жуткий загробный рёв, простреливший подземелья до самой седой глубины, повторился в третий раз. Только…

Только теперь Тай услышал и кое-что еще.

Посреди рыка, визга, хрипа, воя, бессвязного горлового крика и всепоглощающей рвущейся злости тонкими надорванными струнами сквозили боль, тоска и балансирующее на грани обваливающегося утеса душераздирающее отчаянье.

Тот, кто кричал сейчас там, страдал. О, Создатель, как же он страдал! Какая боль глодала его несчастные недужные кости!

Опираясь о дышащую хладостью поверхность двери, Тай сумел подняться на ноги, которых не чувствовал. Лихорадочно трясущиеся пальцы, в подкашивающем бреду отыскавшие прутья жгучей толстой решетки, ухватились за них, помогая падающему юноше удержать пытающееся оттолкнуть и отказать равновесие.

Существо, обладающее пугающей темной силой, ни на секунду не прекращало исступленно кричать…

Кричать, реветь, проклинать, извергаться, плакать — так долго, так невыносимо долго, пока Тай, ослабший угасающий Тай, вдруг, повелением Господа или же собственного преданного сердца, не узнал его.

Лицо юноши медленно переменилось, посерело до стоптанного напольного праха, глаза напились болезненным мраком, по щекам заскользила теплая разбавленная кровь.

— Ва… лет…! — запинаясь, выдохнули трясущиеся губы. — Валет… Валет!..

Пальцы, крепче оплетшись вокруг решетки, в надорвавшейся нетерпеливой хватке дернули ту на себя, но всё было тщетно, тщетно…

Валет, окутанный морем пожирающей заживо боли, продолжал, сотрясая стены и потолок, остервенело да бесо́во реветь.

🐾

Крылья слушались плохо.

Валет, надрывая горло яростным вспененным рыком, бился о потолок, налетал на стены, уподобляясь огромному неразумному мотыльку. Только, в отличие от безобидного щекотания бархатной ночной бабочки, камни под чудовищными кожистыми крыльями тряслись, стенали, крошились, слетали гремящими лавинами вниз.

Потеряв последний просвет рассудка, Валет больше не понимал ни где находился, ни кто или что окружало его.

Внизу, в заточенном в пол приблизившемся пространстве, вопили терзаемые бесконечной пыткой грешники, и Валет, ударяясь о косяки и углы, переставая пытаться махать крыльями, добровольно падал. Вспарывал голой рукой скально-твердый наговоренный покров, разбивал камни, пускал валы галдящих вороньем трещин. Разрушая чужие чары, более не способные справиться с чарами его, вытаскивал одну за другой корячащиеся души да, ревя утробным звериным гулом, разрывал те на части, пожирая льющийся наружу песчаный сок.