Сны накануне лета (СИ)

А хорошо, что она была маленькой когда-то давно. Хорошо, что потом уехала. Хорошо, что после он ее не видел, только помнил ее хозяйственность и деловитость – качества, восхищавшие даже в малышке. Потому что теперь совсем не стыдно было целовать ее, глубоко, властно, сильно и немного грубо. И она не отбивалась и не пыталась вырваться, напротив, закинула руки ему на шею, и закрыла глаза.

Маленькая гномка, топающая ножкой в красном сапожке: «Пока не доешь, из-за стола не выйдешь!» - и все смеются и умиляются, но никто и не выходит. Она же, подражающая Дис, когда та мерит температуру у Ори. Она, с картинным вздохом снимающая сапоги с ног любимого дяди Торина, и гордо дергающая подбородком, когда ей выговаривают за непочтительное обращение с узбадом, пусть и с попойки вернувшимся. Было это или будет? Было. И сейчас есть.

Кто мог знать, что у этого гномьего совершенства отрастут длинные пшеничные косы, пышная грудь, а круглые ягодицы… а завитки между ног, в которых путаются пальцы, и уже совсем мокро, и, Махал помилуй, сережки в самом интимном месте… ох, что же сейчас будет.

- Увидят, несдобровать, - шепчет маленькая распутница на ухо Торину, - не надо здесь… и не надо так.

- Ты не существуешь, - в ответ сообщил гном, едва не падая, - я тебя придумал. Ты мне снишься.

- Снюсь, дядя, снюсь.

- Не дядя я тебе! Иди сюда…

- Руки! Ох ты, великий Махал, да прекрати же, узбад! Ну напился, но не настолько же!

Очень важно спросить, потому что она говорила, она предупреждала, а времени уже не так-то много.

- Выйдешь за меня? Сегодня? – голос хриплый, и странный кашель рвет горло, но спросить жизненно необходимо, - ты хотела, ты сама обещала. Я не хочу так просто… я совсем хочу. Я навсегда хочу. Ну же, выходи за меня, давай, соглашайся, сейчас же!

Услышал ее оханье, услышал ее немного удивленное «ну конечно, только проспись и не передумай», и хотел торжественно позвать кого-нибудь, кого угодно, в свидетели. Но комната закружилась вокруг, Рути что-то пискнула то ли над ним, то ли под ним, и все пропало в темноте.

…

Это было не похмелье. Это был не сон. Совершенно очевидно, на сон это ничуть не было похоже, и оттого страшно. Мерзкий, липкий страх, особенно, когда становится ясно, что не поднять руку, в груди слева, в левом боку и плече жжение, и даже зубы болят. Почему раньше зубы никогда не болели? Так не болели.

Еще кровь, наверное, стала слишком густой, потому что тело вдруг превратилось в кусок синей глины, и кажется тяжелым и чужим. Слух сохранился. А может, лучше не сохранился бы. Был бы это сон.

- Что с ним? Оин, что с ним? Кто знает, что случилось? Рути, ты последней была здесь, что?

- Уберите женщин! – голос Балина, взволнованный, но решительный, - Двалин, уведи Дис.

- Я не уйду! Махал, у него губы синеют, почему он такой холодный? Торин, Торин!

- Уйдем, женщина, - глухой, испуганный – да неужели? – голос Двалина, возня, - ты кормишь, тебе нельзя это видеть. Ори, брысь отсюда, тебе тем более.

- Кто-нибудь, позвали Фили?

- Я здесь, - запыхавшийся, но властный голос старшего наследника, уверенный и твердый; услышав его, успокоился даже Торин, по-прежнему не в силах шевельнуться или открыть глаза, - Тауриэль, посмотрела?

Вот что. Оказывается, шевеление воздуха и легкое золотое сияние и тепло на теле, не дающее отправиться в мир иной прямиком - это эльфийка. Торин хотел бы схватить ее тонкую руку и поцеловать, прижать к лицу и благодарить, но вместо этого ощущал лишь глухое раздражение. Она его трогала, а он даже не ощущал этого.

- Я бы и ее убрал … - неодобрительный рокот Глоина. Шиканье со всех сторон. Наконец, солнечный свет отдаляется и холодеет.

«Я живой, идиоты», - надеется заорать Торин и обложить друзей и родню такой руганью, чтобы они не сомневались. Но не получается. Даже дышать что-то трудно. Холодно. Холоднее и холоднее.

- Что? Какой такой миг-фарт?

- Инфаркт, дубина. Разрыв сердца, да? Или удар? Как правильно?

- Какая разница, он умирает.

«Я живой!». Кто-то в голос зарыдал. В женский голос, знакомый такой. Холод пробрался куда-то в легкие. Свет дня отдалился, сменившись ледяным блеском, ощущаемым не зрением, всем телом. Комната вокруг теряла звуки и объем. Он привык чувствовать пространство, как всякий гном. Привык уверенно вышагивать по узким каменным коридорам, зная, где опасно, где – наоборот, хоть прыгай, хоть песни пой. Но сейчас в тоннеле становилось тесно, назад не выйдешь, впереди безжизненная темнота.

- …Торин… брат мой… недоглядели…