Соавторы

– Мне никто не попадался. Один раз я увидел женщину, похожую на мою покойную мать. Я подошёл к ней, помог с сумками. Она сказала, что сын должен был встретить, но не встретил. Я понял, что это удача! Сразу в голове начал возникать план и сюжет. Вот у вас, писателей, наверное, так же?

Мирон даже не представлял, насколько был прав. У нас, пишущих людей, всё точно так. Мы встречаем интересного персонажа – на улице, в магазине, в метро – и тут же в голове, как на ткацком станке, начинает выплетаться история, запускается кино. И автор вводит в книгу этот типаж, хотя и не планировал, а потом типаж подвигает других героев локтями, становится равноправным действующим лицом.

– И какой сюжет у тебя возник с этой женщиной?

– Смерть, конечно.

– …Потому что она похожа на мать?

– Да. И поэтому тоже. Брюнетка с короткой стрижкой, зелёные глаза, чёрный брючный костюм… Отдалённая копия матери… План был идеален: предложить подвезти, мол, по пути – она не откажется. Такие тётки не отказываются.

Он замолчал, задумался, разглядывая потолок и что-то вспоминая. По его лицу я поняла: воспоминания были неприятными.

– А потом?.. – осторожно спросила я.

– Я хотел посмотреть, как такие, как она, цепляются за свою никчёмную тусклую жизнь. Хватило бы малого: просто поднести огонь к её лицу, чуть опалить ресницы, и курица заверещит, затрепыхается, будет умолять пощадить её. Это прекрасно, когда тебя умоляют.

Я сглотнула.

– Дурочка. Твой страх так примитивен. Ты, в сущности, ничем не отличаешься от той тётки. Разве что пахнешь лучше.

Он встал, походил по комнате и снова опустился рядом со мной.

– Когда делаешь надрез и видишь тоненькую красную линию крови, в тебе просыпается Бог. Я планировал потренироваться на той вокзальной женщине, только потренироваться. Чтобы, когда наступит момент и появится моя птичка, не дрогнула бы рука. Но план сорвался – её всё-таки встретил припоздавший сын. Он так сердечно благодарил меня за помощь матери, что мне захотелось убить его первым. Это мне напомнило детство. Знаешь, Машенька, у всех детство счастливое…

– Не у всех.

– Возможно. У меня не было детства. Отец нас бросил, и мать сразу выскочила за отчима. Тебе не понять…

Я хотела сказать, что это-то как раз хорошо понимаю…

– Я каждый год просил Деда Мороза, чтобы отчим умер, но он почему-то не умирал. Видимо, письма не доходили. Тогда мне пришлось убить его самому. Мне было четырнадцать. Я долго готовился, выбирал, как понадёжнее. Но он мне сам помог. Сердечник был. С аллергией на нитроглицерин. Как ты думаешь, что я сделал? Правильно. Умница. Догадливая девочка. Но я не считаю это настоящим убийством, потому что за тебя всё делает химия, а ты просто её подмастерье. Не то. Не то. Не те ощущения.

Я молчала. Его откровенность пугала ничуть не меньше, чем ожидание будущей пытки. В кино часто показывают, что преступник откровенничает с жертвой лишь тогда, когда полностью уверен, что она, жертва, уже никому никогда его гадкую историю не расскажет. Я, мол, тебя очень скоро убью, и правда моя умрёт вместе с тобой, так что напоследок послушай.

От выводов, которые напрашивались сами собой, цепенела душа. Он не рассчитывает, что я когда-либо выйду отсюда. Я непроизвольно прикусила губу, но, почувствовав солоноватый привкус крови, тут же отругала себя: ещё неизвестно, как вид крови подействует на бешеного стервятника.

Однако же Мирон ничего не заметил и продолжал:

– Но мать предала меня дважды. Я думал, теперь мы будем только вдвоём, она и я. Но я для неё ничего не значил. Узнав о смерти отчима, она выбросилась из окна. Жизнь без него была ей не нужна. Она лежала на асфальте и была ещё жива, когда прибежали соседи. Последние её слова были: «Позаботьтесь о…» Думаешь, она хотела сказать: «Позаботьтесь о сыне»? Нет. Обо мне она даже не вспомнила. Это было: «Позаботьтесь, о том, чтобы ему в гроб положили его любимые шахматы». Отчим был шахматистом.

Мирон замолчал и бесцветно добавил:

– Я сейчас понимаю, что на самом деле, если кто и любил меня, так это как раз отчим.

Мы сидели с минуту молча. Потом он продолжил:

– Я искал женщину, похожую и не похожую на мать. У меня были любовницы, много, но я не причинял им боли. Разве что бросал их. Некоторым было больно, да. А в тот год у меня было много девчонок. Случалось, каждый день новая. Я не испытывал к ним ничего. Я думал, вообще никогда не влюблюсь. Но тут появилась Катерина…

Он снова замолчал.

– И что с Катериной? – Я боялась встретиться с ним взглядом.

– Ты сама знаешь. Ты же написала о нас.

– Да не может такого быть, чтобы мы попали и в имя, и в саму историю. Ты хочешь сказать, что… ты издева… – я запнулась, – ты проделывал с ней всё то, что я сочинила?

– Ты почти угадала, Машенька. Будем считать, что угадала. Только ошиблась в одном.

– В чём?

– Не я проделывал всё это, как ты выразилась, с ней. А она со мной.

Он взял меня за подбородок и коснулся губами моего уха.

– Ты ошиблась в объекте. И за это я тебя накажу.

Я тянула время как могла. Мирон скупо, обрывистыми предложениями, обрисовывал то, что с ним произошло.