Соавторы

Катерина оказалась клинически больной садисткой. Он задел её чем-то – чем, он так и не мог докрутить, хоть думал о том случае постоянно. Он сам позвал её в этот дом, и в комнате, где сейчас находились мы, она его чем-то напоила, связала и едва не порезала на тряпочки.

Мирон расстегнул рубашку, и я ахнула: всё его тело было исполосовано.

– Ты думаешь, что татушка ящерицы у меня для красоты и понтов? Нет, милая, здесь, – он провёл пальцем по шее, – уродливые шрамы. И чтобы меня не задалбливали ненужными вопросами, я наколол эту тварь. Ты даже и не заметила.

Я пригляделась: и правда, рисунок кожи ящерицы был немного выпуклый – будто шею резали рваными линиями наискосок.

– А закончилось всё печально. – Мирон начал застёгивать пуговицы. – Для неё. Катя, она за сердечко-то взяла, ох как взяла, мне было очень трудно после её смерти.

Он погладил рукой татуировку и поднял ворот рубашки.

– Тебе удалось спастись?

– Я занимался раньше кудо, это борьба такая. Когда она в очередной раз подошла ко мне со скальпелем, я ударил её ногами – да так, что она упала и потеряла сознание. Вот у тебя в книге классно описан эпизод, как твоя героиня пальцами ног подтягивает ножницы, которыми потом тыкает Зверя – меня то есть. – Мирон хмыкнул и сложил губы в поцелуе. – И я так же, невероятными усилиями, подтянул выпавший из её рук скальпель, разрезал верёвки и освободился.

Он замолчал, ожидая моей реакции.

– А потом? – спросила я, не в силах выдержать его молчания.

– А потом нашли тело утопленницы на берегу. Там, где мы с тобой стояли. Ах-ах, пошла купаться, наверное, ногу свело, ударилась о камень. Я рыдал очень натурально. У полицейских, правда, были вопросы, откуда у меня порезы на шее, но я сказал, что сорвалась электропила в руках. Хоронили Катерину пышно. Я сам оплатил похороны. Её папаша сказал мне: «Крепись, сынок. Нам всем трудно». Сынок! Вместо цветов я ей в гроб положил шахматы. Просто мне так захотелось. А знаешь, я до сих пор общаюсь с её семьёй. Судя по всему, о заскоке Катерины не знал никто. Тихая милая девочка. Была. Вот как ты. Ангел.

Я не шевелилась. Услышанное только что было большим, просто огромным, с трудом помещалось в голове, било хвостом о лобные кости.

– Хватит трепаться! – Мирон резко встал и потянул меня за локоть. – Вода уже остыла. Пора искупаться.

Он потащил меня в ванную.

– Ну вот, едва тёплая. – Мирон потрогал воду.

Я же замерла на пороге: вода была какой-то ржаво-бурой. Было ощущение, что ванна наполнена кровью.

– Что это???

– Не бойся, Машенька. Это хвойный экстракт. Выдохся, правда, поэтому запаха почти нет. Я хочу, чтобы ты расслабилась. Полезай в лоханку.

Я сидела голая в ванной, наполненной коричневатой непонятной жидкостью, поджав ноги к груди и опустив голову на колени. Мирон, наклонившись, мыл мою спину, заботливо обходя нарывающую татуировку и кольца. Он рассказывал о своей ненавистной работе, о предателях, которые окружали его на протяжении всей жизни, – от матери до Катерины – и о том, как хорошо, что я ему позвонила: я сделаю его немножечко счастливее на короткий промежуток времени. Я тихо плакала, надеясь, что вода скроет слёзы, не дав Зверю заметить их, и понимала, что мои часы тикают всё быстрее, а я ничего, ну ничего не могу с этим поделать, мама! Мой нежный враг, силой заставивший меня раздеться и залезть в ванну, не совершит ошибки: он знает, чего хочет, и предусмотрел любые непредвиденные повороты сюжета. Я ощущала, что примостилась в левом уголочке какого-то простого линейного уравнения, где после «равно» стоит звенящая пустота.

– Ты будешь прекрасна в белых крыльях. Ангел! Ты так хотела быть птичкой! И мечтала о крыльях, всю жизнь мечтала, ведь правда?

Меня била дрожь. Вода почти остыла, но я не решалась сказать об этом Мирону: неизвестно, как отреагирует на это его больной мозг. Может, он плеснёт кипятка и отбланширует меня, как парниковую помидорину. А может, он «смилостивится» и прекратит эти пыточные водные процедуры. И неизвестно ещё, что ждёт меня после них, – не исключено, что нечто пострашнее.

Он вдруг резко развернул меня к себе и разжал мои колени-руки, как створки раковины какой-нибудь мидии.

– Твои грудки такие маленькие, аккуратненькие, как у куклы. Я восхищён.

Я закрыла глаза и почувствовала, как жёсткая мочалка коснулась моего живота и заскользила ниже к промежности.

– Нет! – заорала я и вцепилась в его руку. – Пожалуйста!

– Хочешь сама?

Я быстро закивала.

Мирон выдержал паузу, длившуюся вечность, потом повесил мочалку на моё плечо.

– Ну давай.

Он сел на пол и принялся наблюдать, как я скребу своё измученное тело. Я приказала себе думать о чём-то светлом и думала о моей Белке. Если бы она знала, что со мной сейчас происходит, если бы только знала! Мысли о ней немного согрели меня, совсем чуть-чуть, но уже и от этого мне стало легче.

– Ладно. – Мирон встал, размял руки, неприятно хрустнув пальцами, и кивнул мне: – Домывайся, грустноглазая. Потом переодевайся и жди меня. Я пойду приготовлю нам романтический ужин.