Собачий рай

– Нет… Он рассказал мне, что было в рапорте, своими словами. Как позвонил Вольдемар, как он сразу же выехал к Алику. Дело в том, что на криминального авторитета уже не раз покушались. Но в тот вечер бойцы из его охраны были в другом месте. Возможно, Алик, чтобы не светить замужнюю прокуроршу, сам их отпустил.

– Почему в доме оказался этот Вольдемар?

– Не помню. Вроде полдня чинил проводку в цоколе, выпил водки и там же, в цоколе, уснул. Про него все забыли. А проснулся вроде как от выстрелов.

Устав от многочисленных, несвойственных даже бывшему менту «вроде», Самоварова спросила в лоб:

– А убил их кто?

– Конь в пальто! Заказ был, ясно дело. Вольдемара вскоре задержали, вроде еще кого-то из ближнего окружения Алика.

– Осудили кого-то?

– Не помню, голуба. Разве в те годы это было важно? «Умер дед Максим, да и хер с ним» [7]. На место Алика пришел другой, из его же шайки, только моложе. Бизнесменом знатным стал. Но и его вроде грохнули лет через пять. Обычный сериал тех лет.

– А где был Вольдемар, когда приехал Поляков?

– Съебался.

– Странно. Сам сообщил и сбежал?

– Именно. Зассал. Понять-то его можно.

– А оружие?

– Там же, в доме, «калаш» якобы из давнишнего розыска нашли.

– Отпечатки-то были?

– Милая моя… Вы архивные документы, если хоть что-то уцелело, достаньте да сами протоколы почитайте, – кисло усмехнулся Никодим. – Я давно не в форме, а напрягать башку тяжело.

– Понимаю… Полковник, кому непосредственно вы с Поляковым подчинялись, много лет назад умер. Генерал, стоявший над ним, – тоже. Я прошу вас вспомнить все, что было связано с этим делом, а также с Поляковым, – продолжала напирать Самоварова.

Времени оставалось немного – скоро должны были прийти доктор с Жорой, и она стремилась закончить эту тяжелую конференцию до их появления.

Тушинский снова сложил губы трубочкой.

– Написав рапорт, Роман вскоре попал с язвой в больницу. Отлежал недели три, а как вышел, исчез на месяц-другой. Вроде уехал на спецоперацию, а потом и вовсе пропал. Когда мы позже встретились, сказал, что получил должность в миграционной службе – работа кабинетная, без риска и нервов. Места там были блатные, ему явно кто-то помог – что показалось мне странным, Рома же был дюже правильным. Вскоре он стал подполковником, затем – полковником. Мы почти перестали общаться. Марта любила собирать застолья, меня в первые годы после его ухода приглашали по старой памяти. О работе Роман говорил сдержанно и мало, систему, как и прежде, корил, а о моих делах слушал уже без интереса.

– Он закончил университет. Почему, как думаете, он пошел работать в систему?

Мясистые губы Никодима, надвинувшись на Самоварову, казалось, вот-вот вылезут из экрана.

– Назло. Он прямо не говорил, но в городе много судачили о том, что отца его грохнули при невыясненных обстоятельствах. Вроде как из-за стройматериалов, которые он в военчасти с начальником этой части подворовывал. Дело тогда замяли за недостаточностью улик.

– Как умер отец Полякова?

– Нашли на территории части, вроде бы Девятого мая, с проломленным черепом. Экспертиза и свидетели показали: он был сильно пьян. Пытались оформить так, что сам, мол, упал… Но многие были уверены: ему помогли. Ромка рассказывал, что тогда уже жил отдельно, с отцом контактировал мало. А вскоре после этого происшествия уехал в Ленинград, учиться в Академию МВД.

– Думаете, ваш коллега хотел восстановить справедливость?

– Не думаю! – отрезал Тушинский. – Но он любил делать назло. С отцом у него были, как он, подвыпив, признался, сложные отношения. Осталось в памяти, что он его презирал. Ромка пришел в органы воинственным идеалистом – он скорее хотел хоть какой-то справедливости в расшатанной системе, а не посадить возможного убийцу папаши. Кстати, не исключено, что прапор действительно сам размозжил себе череп. Мужик он, по слухам, был резкий, ходок и выпить не дурак. Не любили его люди. За глаза называли «дебилом».

– Так вы что, давно знали эту семью?

– Мы учились с Ромкой в одной школе. Я на два класса старше. Его по школе почти не помню, зато папашу его, он с нашим директором приятельствовал, все знали – он любил цепляться с разговорами к курящим за углом парням и на девок-старшеклассниц пялился.

Перед глазами Варвары Сергеевны всплыло жестоко разбитое лицо Полякова.

Предположительно, именно убийца нанес ему удары тяжелым предметом по лицу – не сзади, не сбоку, а по лицу…

Как, должно быть, этот некто ненавидел покойного!

– Знакомец, звонивший мне по вашему вопросу, сказал, что Ромка недавно погиб. Ковид или что? – в свою очередь, спросил Никодим и, к облегчению Варвары Сергеевны, что-то нащупывая на полке за спиной, наконец отодвинулся от монитора.

Она разглядела православный календарь, висевший на стене с потертыми обоями, – такой или похожий был на кухне Ласкиных.

– Его убили.

Тушинский долго и глухо закашлялся в засаленный ворот халата.

– Расстроен, но не сильно удивлен, – отозвался мясистый рот. – Ромка был человек крайностей, без гибкости. А это же от гордыни, самого тяжкого греха.