Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Мэри Ловелл рассказывает, как еще в детстве ни в чем не нуждавшиеся сестры Митфорд «подыхали от скуки» из-за «однообразия» жизни, которую они находили «невыносимой». В обычное время помогали маленькие экстравагантные выходки, оживлявшие будничное существование, — вроде тех, что с удовольствием описывали такие английские писатели, как П. Г. Вудхауз, да и сама Нэнси Митфорд. Но с началом тоталитарной эпохи мятежный дух сестер стал требовать большего. Открылась возможность пуститься на поиск соблазнов, щекоча нервы приключениями, в которых переплетались частная и общественная жизнь, секс и политика. Описание партийного съезда в Нюрнберге, оставленное Дианой Митфорд («ощущение волнующего триумфа было разлито в воздухе, а когда появился Гитлер, толпа испытала как бы удар тока»), и переживания Декки при пении Интернационала на одном из собраний коммунистов («возможность продемонстрировать солидарность кулаком, приветственно вскинутым вверх») ясно показывают, о каких чувствах шла речь.

Так или иначе, история сестер Митфорд — это, можно сказать, сатирическая драма, которая сопровождала драму настоящую, не обошедшую стороной более известных публичных интеллектуалов Англии. Показательным и образцовым представителем этой группы был Джордж Оруэлл[276] — возможно, самый значительный тогдашний британский писатель, чьи жизнь и творчество не перестают оказывать влияние на интеллектуальные дискуссии и в наши дни. Эрик Блэр, как его назвали при рождении, появился на свет в 1903 г. в Индии в семье видного колониального чиновника, получил хорошее образование, прежде всего в Итоне. Он обладал всеми признаками человека, который если еще не принадлежит к элите, то собирается стать ее членом. Так, безусловно, и случилось бы, продолжай он карьеру колониального служащего, начатую в Бирме. Но Оруэлл был мятежником. Он тоже не хотел скучать на том месте, что было уготовано ему в эразмийском обществе. И тоже пустился на поиск соблазнов, открывая в себе таланты, которые в противном случае не нашли бы применения.

В первую очередь это были социальные соблазны. Оруэлл хотел понять, как живет другая половина общества. Какое-то время он жил среди самых нищих бедняков Парижа и Лондона, тех, кто был выброшен за борт, down and out[277] (так называлась его первая книга). Это не было игрой. Оруэлл в те годы действительно находился на самом дне общества и практически вне его; вплоть до успеха «Скотного двора» он был крайне стеснен в средствах. Описаниями нужды, в которой жили рабочие («Дорога на причал Уигана»), и скудного существования рядовых горожан («Да здравствует фикус!») он внушил многим читателям симпатии к одной из версий социализма, которую сам одобрял лишь с оговорками. Относительно политических взглядов Оруэлла до сих пор нет ясности. Кем он был по убеждениям? «Анархистом консервативного толка» или консерватором с анархистскими наклонностями? Или все-таки левым социалистом (он какое-то время состоял членом Независимой лейбористской партии, то есть левой раскольничьей группировки) с революционными наклонностями?

Однозначного ответа на эти вопросы не дает и участие Оруэлла в гражданской войне 1936–1937 гг. в Испании. Зачем он вообще отправился в Испанию? To write or to fight? Писать или сражаться? Если разобраться, он занимался и тем и другим, хотя повесть «Памяти Каталонии» оставила в истории более значимый след, чем его военные достижения. Оруэлл, естественно, воевал на стороне республиканцев. Эта повесть, описывающая без прикрас события, пережитые Оруэллом, в основном посвящена истории раскола между свободолюбивыми анархистами-революционерами и тоталитарными коммунистами, подорвавшего сопротивление франкистам. Оруэлл старается не искажать реальный опыт той или иной идеологической окраской. Он выступает и как глубоко неравнодушный участник, и как наблюдатель, зорко следящий за ходом событий, прежде всего в Каталонии.

Получив сквозное ранение в шею, после которого он чудом выжил, Оруэлл покинул Испанию. В этот момент он окончательно определил свою писательскую позицию. Спустя 10 лет, в 1946 г., он пояснил сделанный выбор в эссе «Почему я пишу»:

Испанская война и другие события 1936–1937 годов нарушили во мне равновесие; с тех пор я уже знал, где мое место. Каждая всерьез написанная мною с 1936 года строка прямо или косвенно была против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимал[278].