Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

И потом Англия — южная Англия, пожалуй, наиболее прилизанный уголок мира. Проезжая здесь, в особенности если вы спокойно приходите в себя после морской болезни, развалившись на мягких плюшевых диванах, трудно представить себе, что где-то действительно что-то происходит. Землетрясения в Японии, голод в Китае, революция в Мексике? Но вам-то беспокоиться нечего — завтра утром вы найдете на своем пороге молоко, а в пятницу, как обычно, выйдет свежий номер «Нью стейтсмена»[282].

И опять: «Нью стейтсмен»[283] (левый), а не «Спектейтор» (правый)! Цитата взята из самого конца «Памяти Каталонии». Поначалу текст кажется еще более сентиментальным («заливные луга, на которых задумчиво пощипывают траву большие холеные лошади, неторопливые ручьи, окаймленные ивняком…»), но Оруэлл не был бы Оруэллом, если бы, рисуя «глубокий, безмятежный сон» Англии, в финальной фразе не выразил — уже в 1938 г. — опасения, что «пробуждение наступит внезапно, от взрыва бомб». Со времен Оруэлла Англия и в самом деле изменилась. Возможно, ее больше нельзя называть безопасной эразмийской страной. Очередной прилив соблазнов несвободы может обрушить на Англию не менее жестокий удар, чем на остальную Европу; не исключено, что в настоящий момент это уже произошло.

22. На другом берегу Атлантики. Близкая даль

До сих пор мы упоминали Соединенные Штаты Америки главным образом как одну из стран, давших приют эмигрантам. Бегство многих эразмийцев, начавшееся в Париже или Лондоне, завершалось в Америке. Не все пускали корни; некоторые — Теодор В. Адорно, Чеслав Милош и другие — после освобождения их родины от тоталитарной власти возвращались домой. Но все знали, что в США они могут чувствовать себя в безопасности. Демократическая традиция, географическая недосягаемость и бесспорная мощь этой страны вселяли в гонимых европейцев уверенность в том, что они наконец спаслись от ужасов тоталитаризма.

Можно ли называть США эразмийской страной в том же смысле, в каком мы назвали Англию, — вопрос спорный. На континенте, простершемся между Атлантическим и Тихим океанами, установилась иная атмосфера взаимодействия между людьми, менее благоприятная для чужаков, чем на «царственно-могучем острове» в Северном море. Думаю, в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе свободолюбивый, ранимый Эразм чувствовал бы себя не слишком хорошо. Важно и то, что Соединенные Штаты были далеко не чужды соблазнам несвободы. Мы уже цитировали Ричарда Райта, одного из авторов сборника «Бог, обманувший ожидания». Он расстался с коммунистической иллюзией после того, как подвергся прямой физической опасности[284]. Американский антисемитизм тоже был очень жестким, хотя не доходил до смертоубийства. Он начал приобретать характер эпидемии после Первой мировой войны, когда автомобильный король Генри Форд в своей «местной газете» Dearborn Independent[285] популяризовал фальшивые «Протоколы сионских мудрецов». И мы еще не касаемся собственно американской проблемы — расовой сегрегации.

Несмотря на это, Америка была и остается страной свободы, менее предрасположенной к идеологическим формам власти, чем большинство стран Европы. Почему в Соединенных Штатах нет социализма? Ответ дает одноименная классическая работа Вернера Зомбарта[286]^/[287]: благодаря мобильности американцев, которым для жизненного успеха не нужны ни руководящая теория, ни коллективное действие. Кроме того, эта страна резистентна к любым притязаниям на неограниченную власть. Популярный президент Франклин Делано Рузвельт — партнер Черчилля и Сталина по антигитлеровской коалиции — переизбирался на свой пост трижды, но сам этот факт побудил законодателей внести в американскую конституцию 22-ю поправку, которая разрешает переизбирать действующего президента только один раз.

США — страна прагматичная, интеллектуалам в ней живется не очень легко. Показательно, что американским избирателям нравилось подтрунивание президента Эйзенхауэра над «так называемыми интеллектуалами с их умничаньем»: они, мол, только и делают, что «разглагольствуют, стараясь показать, как заблуждаются все, кто с ними не согласен»:

Кстати, я слышал очень интересное, на мой взгляд, определение интеллектуала: это человек, которому требуется больше слов, чем нужно, для того, чтобы сказать больше, чем он знает[288].