Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Может сложиться обманчивое впечатление, будто мы рассказываем о двух друзьях-единомышленниках. Это не так. Кеннан и Гэлбрейт встречались редко; они практически не высказывались друг о друге. В своей деятельности оба были тем, что называют в Америке mavericks, то есть непредсказуемыми и своенравными индивидуалистами. Да и сама их деятельность была очень разнохарактерна. Кеннан в любой ситуации оставался рассудительным, сдержанным государственным мужем, всегда видевшим за частностями целое. Гэлбрейт, двухметровый гигант (его рост превышал 1 м 90 см), фонтанировал идеями. Если Кеннан в своих книгах о советском влиянии и интересах США обращался к определенной группе читателей, так или иначе следивших за этой темой, то книги Гэлбрейта об американском капитализме стали настоящими бестселлерами, а некоторые из введенных им понятий, как, скажем, affluent society[301] (он говорил о «частном изобилии и общественной нищете»), были у всех на слуху.

Мы не ошибемся, причислив обоих, Кеннана и Гэлбрейта, к публичным интеллектуалам. Кеннан не был похож на обычного профессионального дипломата, Гэлбрейта нельзя назвать профессиональным университетским преподавателем. Оба, кроме того, были эразмийцами. Они с удовольствием отстаивали собственную позицию среди тех, кто мыслил иначе. То, что мир полон противоречий, было для них самоочевидно. Гэлбрейт, постоянно бичуя неравенство и в американском обществе, и в мире, главной ценностью все же считал свободу. И оба, как мы показали выше, были неравнодушными наблюдателями.

Таким образом, Кеннан и Гэлбрейт наглядно иллюстрируют сдвиг, справедливо отмеченный Хофштадтером в цитированной работе. В Европе 1930-е гг. стали временем принципиального изменения роли интеллектуалов. Хотя некоторым удалось противостоять вызовам фашизма и коммунизма, в целом, как общественная группа, интеллектуалы были раздавлены тоталитарными движениями. Теми или иными способами им заткнули рты или, того хуже, вынудили покинуть родину. Многим дали приют описанные нами в этом разделе страны, обладавшие иммунитетом к тоталитарным соблазнам.

Для Северной Америки это означало, без преувеличения, интеллектуальный ренессанс. Из описания Хофштадтера видно, как в начале холодной войны, несмотря на маккартизм, в США возрос вес публичных интеллектуалов. При этом не была утрачена специфическая американская традиция. Напротив, многие из эмигрантов переняли свойственный этой традиции практический подход. После войны они уже не просто наблюдали, с большим или меньшим неравнодушием, ход событий, но старались на него влиять. Кеннан и Гэлбрейт существенно способствовали политическому и хозяйственному возрождению Европы. Вскоре возник и некий аналог плана Маршалла в области культуры. Наверное, точнее говорить о совокупности таких планов или, еще точнее, об активной политике послевоенного культурного возрождения. У нее были свои герои: швейцарцы Жанна Эрш и Франсуа Бонди[302], англичане Роберт Бирли[303] и Т. Х. Маршалл[304], а потом и американцы, в основном из окружения Фонда Форда, такие как Шепард Стоун. По большей части они не только были родом из «нашего» десятилетия, но и принадлежали к той интеллектуальной традиции, которой посвящено это исследование.

ПЕРЕЛОМНЫЕ ВРЕМЕНА И НОРМАЛЬНЫЕ ВРЕМЕНА

23. 1945-й, или Свобода культуры

Тем, кто выжил в мировой войне, 1945 год дал увидеть первый широкий просвет среди мрачных туч, затянувших небо XX века. Военное поражение нацистского режима было настолько полным, что морок соблазна, так долго позволявший Гитлеру держаться у власти, развеялся без следа. Итальянский фашизм рухнул парой лет раньше. В Испании и Португалии режимы, отчасти напоминавшие нацистский, сохранялись еще несколько десятилетий, но было ясно, что у них нет будущего. Не нужно забывать, что получила сокрушительный отпор, последствия которого далеко не исчерпывались военным поражением, и азиатская «держава оси» — Япония. Одна из траекторий, прочерченных современным тоталитаризмом, достигла конечной точки.

Эразмийцы могли возвращаться домой, что бы это для каждого из них ни значило. Раймон Арон вернулся в Париж и, расставшись на краткий срок с ролью неравнодушного наблюдателя, согласился выполнять скромные вспомогательные функции в первом правительстве де Голля. Исайя Берлин некоторое время оставался на государственной службе, после чего вновь занял привычное место в оксфордском Колледже Всех Душ. Автор «Открытого общества» Карл Поппер откликнулся на приглашение Лондонской школы экономики, где ему предоставили постоянное поле деятельности. Ханна Арендт, как мы видели, очнулась от зимней спячки и перешла к космополитическому образу существования. Даже никуда не уезжавший Норберто Боббио, прежде чем целиком посвятить себя деятельности публичного интеллектуала и стать высшим авторитетом для многих итальянцев, начал проявлять политическую активность и, более того, основал партию[305]. Все радовались жизни.