Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Во всяком случае это можно было сказать о тех, кто прошел через годы фашизма без тяжелого ущерба и теперь получил счастливую возможность реализовать свои жизненные планы в свободных странах. Свободы в мире стало больше. Однако для многих, особенно для тех, кто жил в восточной и юго-восточной части Центральной Европы, она так и осталась зарницей на горизонте, который снова заволокла мгла. Одна из голов гидры тоталитаризма была отсечена, другая размножилась. Берлин освободили, но вскоре рассекли надвое: поначалу незримая, а после 1961 г. более чем зримая стена отделила новую свободу одного города от новой несвободы другого. Лишь тогда стало ясно, что тоталитарная власть — это не только фашизм, а (по словам Чеслава Милоша) «род бациллы» — особой бациллы, поразившей нашу эпоху. Если в первом издании «Истоков тоталитаризма» Ханны Арендт (1950) детально обсуждался лишь национал-социализм, то во введении ко второму, расширенному изданию (1958) Арендт акцентировала внимание на «новом» аспекте советского коммунизма[306].

Для публичных интеллектуалов начавшаяся холодная война имела странные следствия: они стали объединяться в организации. Еще примечательнее было то, что их стали объединять. Когда вербуемые эразмийцы обратили на это внимание, они были возмущены; но некоторое время даже им нравились новые властные позиции, которые они заняли в качестве организованной силы. На одной стороне, восточной, коммунистической, публичные интеллектуалы сгруппировались вокруг слова «мир», на другой, западной, демократической, — вокруг слова «свобода».

Первый ход сделала партия мира. Для начала советские функционеры организовали в 1947 г. первый послевоенный съезд немецких писателей в Берлине, затем — серию конгрессов в защиту мира, включая помпезную конференцию в Нью-Йорке в 1949 г.[307] Там собирались старые коммунисты и их многочисленные интеллектуальные попутчики, в некотором роде знаковые персонажи эпохи. Партия мира могла по праву занести в свой актив полный успех этих мероприятий. Телеграммы, приветствовавшие Вроцлавский конгресс 1948 г.[308], прислали Альберт Эйнштейн и Джордж Бернард Шоу. Пикассо придумал эмблему движения за мир — изображение голубки, которое многие до сих пор считают символом мира. Случались, впрочем, и осечки: уже во время Берлинского конгресса 1947 г. молодой американский интеллектуал Мелвин Ласки[309] шокировал хозяев восхвалениями преследуемых советских писателей.

В дальнейшем Ласки стал одним из инициаторов создания альтернативной организации — Конгресса за свободу культуры[310], об учреждении которого торжественно объявили в июне 1950 г. в Берлине. Конгресс имел видных покровителей: Бенедетто Кроче, Джона Дьюи, Карла Ясперса, Бертрана Рассела (правда, Рассел вскоре начал колебаться, выбирая между миром и свободой). Наряду с конференциями Конгресс использовал и такой инструмент борьбы, как «толстые журналы», облекавшие в плоть — точнее, в бумажные страницы — определение свободы. В Германии это был Der Monat, издание которого взял на себя сам Ласки, во Франции — Preuves, в Англии — Encounter; аналогичные журналы появились даже в Австралии и Бразилии. В основе всей этой деятельности лежал краткий манифест из четырнадцати пунктов, провозглашенный в Берлине Артуром Кёстлером. Начальный тезис манифеста гласил: «Мы исходим из самоочевидной истины, согласно которой интеллектуальная свобода есть неотчуждаемое право человека». Особенно ясно задачи Конгресса определял 11-й тезис:

По этой причине мы убеждены, что теория и практика тоталитарного государства представляет самую большую угрозу, с которой человек до сих пор сталкивался в своем историческом бытии.

Как видим, речь шла об организации, нацеленной на борьбу. Эта организация на протяжении 15 лет, вплоть до своего краха — когда обнаружилось, что ее отчасти финансировало недавно созданное ЦРУ, то есть американская внешняя разведка, — собрала в своих рядах почти все блестящие имена некоммунистического интеллектуального мира. В конференциях Конгресса один или несколько раз принимали участие многие интеллектуалы, упомянутые в нашем исследовании: Раймон Арон и Исайя Берлин, Ханна Арендт и Джордж Оруэлл, Артур Кёстлер и Манес Шпербер, Джордж Кеннан и Джон Кеннет Гэлбрейт… Тот, кто в них не участвовал, почти автоматически зачислялся в коммунистические попутчики — закономерное следствие тогдашней поляризации, в определенном смысле неблагоприятной для эразмийцев.