Собрание сочинений (Том 2)

- Ну поди ж ты, - горько терзался Мартин, - ну кому б это в думку взбрело, что за улыбку с тебя взыщется? Добро бы что-нибудь. Добро б я ему в зубы дал. Или хотя б там грубое слово. А то - ну смешливый я. С детства. Палец мне покажи - я смеюсь. Смешно мне было, что он леченья боялся. Ему как лучше сделать норовят, а он вопит, бывало, так, что с улицы стучаться начинают - мол, вы больного не обижаете ли. А кто обижал - лечили, берегли, купали сукина сына, его бы в ванне потопить, а мы его греческой губкой мыли. Теперь он нас перетопит, все улыбки нам вспомянет.

Как-то они меня порешат - посадят на электрический стул или запросто, без передовой техники, голову топором оттяпают? Никак не придут к соглашению. Гун было выдвинул электрический стул, а теперь передумал - это ему, говорит, по его преступлению чересчур малая мука. Дорого улыбку мою ценит, подходящей муки ей не подберет.

Возьмем худший случай... А зачем начинать с худшего, пессимистом стать никогда не поздно. Будем оптимистами, возьмем лучший случай: электрический стул. А что за невидаль электрический стул? У нас был в больнице. Стул как стул. Лечебная аппаратура. Как к лечебной аппаратуре и надо подходить. Кто его знает, может, жизнь - это психическое заболевание. Вполне, если уж за улыбки казнить стали... Вполне! А смерть в таком случае - исцеление. Вот этой мысли и постараемся держаться, какая-то она успокоительная, мысль эта. Вливает в душу умиротворение. Договорились, значит, подходить как к лечебной аппаратуре. Подхожу вольной походкой и сажусь, нога на ногу, глазом не моргну. И говорю этому, ну который будет присутствовать, ну электротехнику: минуточку, разреши мне хорошенько напоследок улыбнуться, на даровщинку, бесплатно, в свое удовольствие! И, разулыбавшись вовсю, сделаю ему знак включать и с веселой улыбочкой получу исцеление от жестокой болезни, которая называется жизнь, а он потом другим электротехникам будет рассказывать, а состарится - внукам рассказывать будет: эх и здорово же умер санитар Мартин, ну и здорово, молодец!

А что? Не сумею, что ли, здорово умереть? Пожалуйста, не хуже какой-нибудь Марии Антуанетты.

Возьмем худший случай: топор и плаху. Бери-бери, не зажмуривайся, будь мужчиной!

Давай - беру, черт с тобой! Я читал в книгах. Громадное стечение народа! Палач в красной рубахе - палач, никакой тебе не электротехник! Будь мужчиной до конца! - одной рукой подбоченился, другая играет топором. Санитар Мартин взошел на эшафот. Бледный, но с поднятой головой. Кланяется народу. Верьте слову, говорит, ни против кого не совершал ничего, только улыбался! Прощайте, вспоминайте! Курит последнюю папиросу. Не лезет в горло последняя папироса, но все ж таки курит, даже пускает колечки. Потом... время бросать папиросу. Ударили барабаны! Палач поднял отрубленную голову и показал народу... Народ рыдает...

Смерть как смерть, ничуть не гаже, чем от заворота кишок. Если, конечно, вести себя благообразно и сказать хорошие исторические слова.

Загрохотали где-то засовы. Мартин побледнел.

- Никогда, никогда, - сказал он, - не воображал, что я историческая личность, не было во мне такого самомнения. А сейчас с каждой минутой проникаюсь сознанием своей историчности. Чем меньше остается минут, тем тверже осознаю, что про санитара Мартина напишут во всех учебниках.

В коридоре гремели шаги, кто-то приближался, железно обутый. Мартин сказал:

- Сроду бы не улыбнулся, кабы предупредили. И не плакал бы, и не кашлял бы, не подал бы голоса, только дышал. Дышать хорошо. Дышишь это, вдыхаешь кислород, выдыхаешь углерод, чудное, милое занятие.

Еще он сказал:

- Возьми себя в руки, санитар Мартин, будь мужчиной до конца.

И вдруг погас свет. Стало черным-черно.

Вошел железно обутый.

- Эй ты, железно обутый, - сказал Мартин, - если ты электротехник, замени, будь любезен, пробку, я хочу умереть на свету.

- Хорош будешь и без света, - ответил в темноте железно обутый. Идем-ка.

- Куда?

- За мной.

- Ладно, все едино, пусть без света, - сказал Мартин. - Скорей уж отволноваться, а там - полный покой.

Он слез в своих оковах с табурета, на котором сидел, и пошел.

Гром железных сапог вел его, а рассмотреть куда - невозможно, только красные круги плавали перед глазами.

- Далеко еще? - спросил Мартин.

- Успеешь.

- А теперь далеко? - спросил Мартин, когда они еще прошли.

- Иди, иди, - сказал железно обутый.

- А может, - сказал Мартин, - меня помилуют, чем черт не шутит. Я читал в книгах, так бывало.

- Как же, - сказал железно обутый. - Вот сейчас помилуют. В книгах он читал. А не читал, чего на тюремных воротах написано: "Оставь надежду всяк сюда входящий"?

Пошли дальше уже молча. Долго шли.

- Стоп, - сказал железно обутый.

Мартин остановился.

- Полезай.

- Куда?

- Вниз.

Мартин нащупал ногой - яма под ногами.

Наклонился - холод оттуда и смрад.

- Лезь, лезь.

- Я не хочу живым.

- Лезь.

- Сначала казните меня.

- Это и есть твоя казнь.

- Лучше отрубите голову.