Сереже страшно не хотелось слезать, он вцепился в велосипед руками и ногами и сказал:
- Я хочу еще! Это мой велисапед!
Но сейчас же Шурик его выругал, как и следовало ожидать:
- У, жадина!
А Лида добавила нарочно противным голосом:
- Жадина-говядина!
Быть жадиной-говядиной очень стыдно, Сережа молча слез и отошел. Он удалился к тимохинскому плетню и, стоя к ребятам спиной, заплакал. Он плакал потому, что ему было обидно, потому, что он не умел постоять за себя, потому, что ничего на свете ему сейчас не нужно, кроме велосипеда, а они, грубые и сильные, этого не понимают!
Они не обращали на него внимания. Он слышал их громкие споры, звонки и железный лязг падающего велосипеда. Его никто не позвал, не сказал: "Теперь ты". Они катались уже по третьему разу! А он стоял и плакал. Как вдруг за своим плетнем появился Васька.
Появился, голый по пояс, в слишком длинных - на вырост - штанах, подпоясанных ремешком, в кепке козырьком назад, - подавляющая, сильная личность! Какую-нибудь минутку смотрел он через плетень и все понял.
- Эй! - крикнул он. - Вы чего делаете? Велисапед кому купили - ему или вам? Иди давай, Сергей!
Он перескочил через плетень и взялся за руль властной рукой. Женька, Лида и Шурик смиренно отступили. Сережа приблизился, локтем утирая слезы. Лида пискнула было:
- Две жадины!
- А ты - паразитка, - ответил Васька. И еще сказал про Лиду нехорошие слова. - Не могла обождать, пока маленький научится. - И велел Сереже: Садись.
Сережа сел и долго учился. И все ребята помогали ему, кроме Лиды, она сидела на траве, плела венок из одуванчиков и делала вид, что ей гораздо веселее, чем тем, кто ездит на велосипеде. Потом Васька сказал:
- Теперь я, - и Сережа с удовольствием уступил ему место, он все готов был сделать для Васьки. Потом Сережа катался уже сам, без помощи, и почти не падал, только велосипед вилял во все стороны, и Сережа нечаянно попал ногой в колесо, и четыре спицы вывалились, но ничего, велосипед все равно ездил. Потом Сереже стало жалко ребят, он сказал:
- И они пускай. Будем все по разу.
Тетя Паша вышла во двор и услышала на улице Сережин плач. Отворилась калитка, гуськом вошли ребята. Впереди шел Сережа, он нес велосипедный руль, Васька нес раму, Женька - два колеса, на каждом плече по колесу, Лида - звонок, а сзади семенил Шурик с пучком велосипедных спиц.
- Господи ты боже мой! - сказала тетя Паша.
Шурик сказал басом:
- Это он сам. Он ногой в колесо попал.
Вышел Коростелев и удивился.
- Ловко вы его, - сказал он.
Сережа горько плакал.
- Не горюй, починим, - пообещал Коростелев. - Отдадим в мастерскую будет как новый.
Сережа только рукой махнул и ушел плакать в тети-Пашину комнату: это Коростелев просто так говорит, чтобы утешить; разве можно из этих обломков сделать прежний прекрасный велосипед? Тот, что ехал и звонил, и сверкал спицами на солнце? Невозможно, невозможно! Все пропало, все! - Сережа убивался целый день, не радовал его и патефон, который для него специально заводил Коростелев. "Загудели, заиграли провода! Мы такого не видали никогда!" - на всю улицу бешено веселился ящик с пластинкой, а Сережа слушал и не слышал, думал о своем, безотрадно качая головой.
...Но что вы думаете - велосипед действительно починили, Коростелев не надул! Его починили слесари в совхозе "Ясный берег". Только чтоб большие ребята на нем не катались, сказали слесари, а то он опять развалится. Васька и Женька послушались, катались с тех пор Сережа да Шурик, да Лида каталась потихоньку от взрослых, но Лида худая и не очень тяжелая, пусть уж ее.
Сережа здорово научился ездить, научился даже съезжать с горки, бросив руль и сложив руки на груди, как - видел он - делал один ученый велосипедист. Но почему-то уже не было у Сережи того счастья обладанья, того восторга взахлеб, как в первые блаженные часы...
А там и надоел ему велосипед. Стоял в кухне со своим красным фонариком и серебряным звонком, красивый и исправный, а Сережа пешком отправлялся по делам, равнодушный к его красоте: надоело, и все, что ж тут сделаешь.
КАКАЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ КОРОСТЕЛЕВЫМ И ДРУГИМИ
Сколько ненужных слов у взрослых! Вот, например: пил Сережа чай и пролил, тетя Паша говорит:
- Экий неаккуратный! Не настачишься на тебя скатертей! Не маленький уж, кажется!
Тут все слова ненужные, по Сережиному мнению. Во-первых, он их слышал уже сто раз. А во-вторых, и без них понимает, что виноват: как пролил, так сразу понял и огорчился. Ему стыдно и хочется одного - чтобы она поскорей убрала скатерть, пока другие не видели. Но она говорит еще и еще:
- Никогда ты не подумаешь, что кто-то эту скатерть стирал, крахмалил, гладил, старался...
- Я не нарочно, - объясняет ей Сережа. - У меня чашка из пальцев выскочила.
- Скатерть старенькая, - не унимается тетя Паша, - а я ее штопала, целый вечер сидела, сколько труда вложила.
Как будто если скатерть новая, то можно ее обливать.
В заключение тетя Паша говорит возмущенно:
- Еще бы ты это нарочно сделал! Этого не хватало!
То же самое говорится, если Сережа разобьет что-нибудь. А когда они сами бьют стаканы и тарелки, то как будто так и надо.