Собрание сочинений. Том 4. Гражданская лирика и поэмы

Щеглы попали в клетку.
Ко мне привел их путь.
Но я задумал — к лету
свободу им вернуть.

Грустят в тюремном быте

с приятелем щегол.
Я тоже не любитель
задвижек и щеколд.

И птицам нет расчета.

Неволя — не житье.
Решетка есть решетка,
хоть золоти ее.

Уже весной запахло,

ручьи по мостовой,
снежинка стала каплей,
и стужа теплотой.

Окно раскрыл я настежь,

и клетку я раскрыл.
Стою и жду. Так нате ж, —
не расправляют крыл!

Свобода, братцы! Солнце!

Природа так щедра!
Я взял и за оконце
подбросил вверх щегла.

Летите, мчитесь вместе

к друзьям своим лесным!
Смотрю — один на месте,
смотрю — второй за ним,

и ну, к кормушке — пичкать

зерном свои зобы.
…Привычка есть привычка
к превратностям судьбы.

Текущий момент

А ведь момент действительно течет,
а не мелькает. Медленно и долго
течет момент, как маленькая Волга,
и в вечность все явления влечет…

Его частиц непознаваем счет,

и может в нем теряться, как иголка,
частица счастья, и крупица долга,
и боль, что сердце надвое сечет.

Чушь! Не течет момент. И течь не должен.

Ни с места он и вечно недвижим,
как лед, который лыжами заскольжен.
Не убавляем он, не растяжим,
не начат никогда и не продолжен.
А это мы — скользим, течем, бежим…

Случай

Садился старичок в такси,
держа пирог в авоське,
и, улыбнувшись сквозь усы,
сказал: — До Пироговской.
Он как бы смаковал приезд
и теплил умиленье,
что внучка пирога поест
и сядет на колени…

Три рослых парня у такси

рванули настежь дверцу
и стали старичка тащить
за отворот у сердца.

За борт авоську с пирогом

и старичка туда же,
и с трехэтажным матюгом!
— Жми, друг, куда покажем!

Стоял свидетель у столба,

как очередь живая,
он что-то буркнул про себя,
сей факт переживая.

Прошло прохожих штуки три

в трех метрах от машины,
но что в них делалось внутри —
как знать? — они спешили.

Ждала их служба или флирт? —

гадать считаю лишним,
а может, в них бурлил конфликт
общественного с личным?

Про этот случай рассказал

мне продавец киоска;
он видел, как старик упал
и с пирогом авоська.

Он возмущался громко, вслух,

горел, как сердце Данко,
но не вмешался, так как лук
отвешивал гражданкам.

Затем явился некий чин,

пост на углу несущий,
и молвил: — Стыдно, гражданин
уже старик, а пьющий.

Над Кордильерами