Над петербургскими домами,над воспаленными умамицаря и царского врага,над мешаниной свистов, матов,церквей, борделей, казематовкликушей корчилась пурга.Пургу лохматили копыта.Все было снегом шито-крыто.Над белой зыбью мостовыхлуна издерганно, испито,как блюдце в пальцах у спирита,дрожала в струях снеговых.Какой-то ревностный служака,солдат гоняя среди мрака,учил их фрунту до утра,учил «ура!» орать поротно,решив, что сущность патриота —преподавание «ура!».Булгарин в дом спешил с морозцуи сразу – к новому доносцуна частных лиц и на печать.Живописал не без полета,решив, что сущность патриота —как заяц лапами стучать.Корпели цензоры-бедняги.По вольномыслящей бумаге,потея, ползали носы.Носы выискивали что-то,решив, что сущность патриота —искать, как в шерсти ищут псы.Но где-то вновь под пунш и свечивовсю крамольничали речи,предвестьем вольности дразня.Вбегал, в снегу и строчках, Пушкин…В глазах друзей и в чашах с пуншемплясали чертики огня.И Пушкин, воздевая руку,а в ней – трепещущую муку,как дрожь невидимой трубы,в незабываемом наитьечитал: «…мужайтесь и внемлите,восстаньте, падшие рабы!»Они еще мальчишки были,из чубуков дымы клубили,в мазурках вихрились легко.Так жить бы им – сквозь поцелуи,сквозь переплеск бренчащей сбруи,и струи снега, и «Клико»!Но шпор заманчивые звоныне заглушали чьи-то стоныв их опозоренной стране.И гневно мальчики мужали,и по-мужски глаза сужали,и шпагу шарили во сне.А их в измене обвинялаи смрадной грязью обливалатупая свора стукачей.О, всех булгариных наивность!Не в этих мальчиках таиласьизмена родине своей.В сенате благостно, надменносидела сытая измена,произнося за речью речь,ублюдков милостью дарила,крестьян ласкающе давила,чтобы потуже их запречь.Измена тискала указы,боялась правды, как проказы.Боялась тех, кто ниш и сир.Боялась тех, кто просто юны.Страшась, прикручивала струныу всех опасно громких лир.О, только те благословенны,кто, как изменники измены,не поворачивая вспять,идут на доски эшафота,поняв, что сущность патриота —во имя вольности восстать!