Барабаны, барабаны…Петрашевцев казнят!Балахоны, балахоны,словно саваны, до пят.Холод адский, строй солдатский,и ОНИ — плечом к плечу.Пахнет площадью Сенатскойна Семеновском плацу.Тот же снег пластом слепящим,и пурги все той же свист.В каждом русском настоящемгде-то спрятан декабрист.Барабаны, барабаны…Нечет-чет, нечет-чет…Еще будут баррикады,а пока что эшафот.А пока что — всполошенно,мглою свет Руси казня,капюшоны, капюшонынадвигают на глаза.Но один, пургой обвитый,молчалив и отрешен,тайно всю Россию видитсквозь бессильный капюшон.В ней, разодран, перекошенсреди призраков, огней,плача, буйствует Рогожин.Мышкин мечется по ней.Среди банков и лабазов,среди тюрем и сиротв ней Алеша Карамазовтихим иноком бредет.Палачи, — неукоснимоне дает понять вам страх,что у вас — не у казнимых —капюшоны на глазах.Вы не видите России,ее голи, босоты,ее боли, ее силы,ее воли, красоты…Кони в мыле, кони в мыле!Скачет царский указ!Казнь короткую сменилина пожизненную казнь…Но лишь кто-то жалко-жалков унизительном пылу,балахон срывая жадно,прокричал царю хвалу.Торопился обалдело,рвал крючки и петли он,но, навек приросший к телу,не снимался балахон.Барабаны, барабаны…Тем, чья воля не тверда,быть рабами, быть рабами,быть рабами навсегда!Барабаны, барабаны…и чины высокие…Ах, какие балаганына Руси веселые!
Чернышевский
И когда, с возка сошедший,над тобою встал, толпа,честь России – Чернышевскийу позорного столба,ты подавленно глядела,а ему была видна,как огромное «Что делать?»,с эшафота вся страна.И когда ломали шпагу,то в бездейственном стыдеты молчала, будто паклюв рот засунули тебе.И когда солдат, потупясь,неумелый, молодой,«Государственный преступник»прикрепил к груди худой,что же ты, смиряя ропот,не смогла доску сорвать?Преступленьем стало – противпреступлений восставать.Но светло и обреченноиз толпы наискосокчья-то хрупкая ручонкаему бросила цветок.Он увидел чьи-то косыи ручонку различилс золотым пушком на коже,в блеклых пятнышках чернил.После худенькие плечи,бедный ситцевый наряди глаза, в которых свечидекабристские горят.И с отцовской тайной больюон подумал: будет срок,и неловко бросит бомбута, что бросила цветок.И, тревожен и задумчив,видел он в тот самый деньтени Фигнер и Засуличи халтуринскую тень.Он предвидел перед строем,глядя в сумрачную высь:бомба мир не перестроит,только мысль – и только мысль!