Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Что сказать о состоянии здешней словесности. Вы, конечно по старой, благоразумной привычке, еще называете Англию отечеством Аддисонов, По́пов, Стилей, полагая сей титул в числе других ее славных титулов. Поверите ли, что ныне уважение к блистательному веку королевы Анны здесь едва терпимо. И кто, из англичан или иностранцев, имеет дерзость пленяться красноречивою простотою лондонской прозы, или глубокомыслием всегда ясным стихов Попа, и сильной краткостью его выражений, тот, благодаря господствующему вкусу, слывет литературным еретиком. Чтоб быть православным, надобно покланяться поэтам предшествовавших веков, и чем древнее, тем лучше, начиная от Мильтона и поднимаясь к Шекспиру, Спенцеру, или что еще почтеннее к Чоугеру и другим песнопевцам 14-го столетия. Любовь к средним векам и ко всему готическому, здесь почти общая; от каменных зданий перешла и к творениям воображения. В этом согласны все партии и все нации, составляющие Великобританскую: о прочем, как о литературных, так и о политических предметах, беспрестанные разногласия и споры, которые однако ж довольно мирным образом, гремят в журналах, в парламенте, иногда на площадях, и в некоторых домах за вечерним обедом. Дух разделения на партии и нации, очень заметен в том, как определяются места нынешнего славного триумвирата живых поэтов. Как у нас на Руси, в Московском Университете удивляются одному Мерзлякову, в Беседе только Шихматову, а в доме Оленина Гнедичу; так и здесь ирландцы с упрямством и запальчивостью ставят выше всех своего земляка Мура, которого мы «Арзамасцы» могли бы назвать английским Батюшковым; шотландцы готовы сражаться за поэмы, а особенно за романы, в самом деле прекрасные, Вальтер-Скотта, также как в старину сражались за свою независимость; наконец англичане, и более других принадлежащие к оппозиции, не дозволяют никого сравнивать с лордом Байроном. Вот мнения трех королевств о трех стихотворцах. Не спрашивайте о моем собственном. Как осмелиться объявить его? Теперь, сверх того, я не имею ни места, ни времени, прибавляю – ни сил; Вам может быть, уже давно известно, что я болен, но никто не мог вероятно пересказать, как мучительна и несносна моя болезнь: я едва могу чувствовать и понимать; а думать, соображать и объяснять мысли, право, совсем, совсем не в состоянии. Это одна из моих причин, которые принуждают меня оставить на время посольство и службу; я уже выпросил дозволение и надеюсь на будущее лето, с первым кораблем в отчизну возвратиться.

Надеюсь тогда побывать в Москве, следственно иметь радость вас видеть. Ежели сия последняя надежда не исполнится, то по крайней мере я буду иметь удовольствие чаще и вернее получать о вас сведения, и моя переписка не будет уже зависеть от забывчивости курьеров, или беспечности экспедиторов. Сим заключу мое непристойно длинное письмо, уверяя и проч.

Лондон ^{25 марта}/_{6 апреля} 1820 года.

II. C.-Петербург, 27 июня 1820 г.

М. Г. Иван Иванович, отвечая на письмо Вашего Высокопревосходительства, я должен смешать в одном изъявлении благодарность за несколько доказательств вашей благосклонности и внимания. Сначала за это самое письмо, равно любезное и неожиданное, ибо я полагал, что вы еще не знаете, что я в России; потом за человеколюбивое ваше желание, которое, по несчастью, очень далеко от исполнения; и наконец за прекрасный во всех отношениях подарок, отправленный вами ко мне в третьем году, но полученный мной только третьего дня. Это последнее обстоятельство не удивит вас, когда вы вспомните, что посредником между нами был Тургенев: от этого экземпляр нового издания ваших сочинений порадовал меня не в Англии, а в Петербурге. Впрочем, не знаю сердиться ли мне на вялого в своей живости вашего коммисионера: он, правда, отнял у меня удовольствие получить в дальней стороне лишний знак вашей лестной обо мне памяти, за то и доставил удовольствие другого рода. Благодаря ему, ваши сочинения были для меня по возвращении первою русской книгой и, следственно, первое впечатление родины и литературы родимой было приятное: но… прибавить ли? это приятное впечатление было доныне и последним. Как между остатками древности, пышный перестиль ведет часто к развалинам, так и за вашими первыми томами последовали в моих глазах, увы! Сын Отечества, Русский Инвалид, Благонамеренный и пр. и пр., и еще должен последовать вечный Вестник Европы. Согласитесь, что я имел бы право пороптать на судьбу, которая как будто любит шутить надеждами: ее первые встречи почти везде обманчивы, и вероятно нигде более как здесь, в нашем отечестве, славном, сильном, но еще во многих отношениях столь бедном.