Собрание сочинений в двух томах; Том второй: Проза

Узкая луна висела над пустым двором. Нож бульдозера снова сиял, и мы двое, голые, одиноко стояли в синем холодном свете.

— Смотри, он утром зарычит и пойдет крушить…

Любопытно, что видят близорукие? Я смежил веки, пытаясь представить, каким бульдозер представляется Лере… Вдруг заметил в его кабине что-то большое, плотное, белое… и понял: обманул Ваську.

— Что с тобой? — спросила Лера.

Я шепнул, что продрог, и потащил ее к тахте. Господи, как хорошо, что мы молчали!..
В бульдозере все слышно… Но зачем в белом кримплене лезть в кабину? Небось вся перемазалась… Интересно, попал бы я в нее, стреляя отсюда? В консервную банку наверняка бы не попал…

— Что с тобой? — повторила Лера.

Я благословил ее близорукость.

— Люблю тебя, — ответил безжизненным шепотом.

— А я тебя как!.. Хочешь, буду давать уроки. Я ведь овладела этим дурацким суггестивным методом. Сейчас многие едут не в Израиль, а в Америку и хотят быстро изучить язык. Я буду зарабатывать уйму денег, и ты будешь писать одни картины. А на стене, напротив тахты, повесим меня в синем пальто.

— У нас нет стены…

Я подумал, что в кабине бульдозера холодно.

— …Нет стены, и нет тахты. И потом, я еще не жил на деньги женщин.

— Я тоже никогда не кормила мужа. А сейчас хочется… Я сильная. Это только с виду… а на самом деле у меня материнский характер.

Она скрутила отца! Он у нее не пикнет…
Я хотел сказать, что не надо никаких суггестивных уроков и совсем не нужна мне ее сила, потому что чудесна как раз ее слабость и робость и эта изумительная сутуловатость, а деньги, если уж решу, заработаю. Но не мог этого выдавить. За окном в бульдозере Томка. Другое дело, если б я ее уже застрелил…

— Ты не будешь надрываться… Сколько тебе нужно в месяц на холсты и краски?

— Полсотни. Но не волнуйся. Это чепуха…

— Не чепуха. Я вижу — вся твоя жизнь в холстах. Ты не понимаешь, как я живу. Ты не знаешь тех людей. Они хорошие, лучше вас. Но в них нет взвихренности, как у тебя или Василия Валентиновича. Они не одержимые. Муж очень хороший, но я с ним неживая, не то что с тобой…

Я предательски молчал.

— И отец хороший человек. Но, знаешь, он целый день может чистить медную ручку или выпиливать вешалку.

— У нас тоже все руками…

— Я не о том… Неужели не понимаешь? — Она стала нервничать. — У вас все крупно. Вы какие-то оглушенные и одновременно высветленные… А жестокости твоей я не боюсь.

— Молчи. — Я обнял ее так, как если бы за окном не было Томки, и мы уснули.

3

Разбудил меня рев бульдозера. Я открыл глаза и увидел, что Лера не спит. В комнате было светло.

— Завернись в простыню и беги на кухню. Только не измажься.

Я подумал, что рабочие наверняка заглядывали в подвал. Лера выскочила из комнаты, а я подошел к радиатору, где лежали наши вещи. Работяг не стеснялся. Томки — тоже. Вдруг послышался новый рев, и во двор въехал второй бульдозер с солдатом за рулем. Двор затрясло, и в окно полетели комья. Я осторожно, чтобы не смять Лерин костюм, закрыл рамы.
Лера вошла в комнату, высокая, завернутая в простыню, неземная, и мне обидно стало ее отпускать.

— Что это, — спросила, — за цифры на стене?

— Кооперативные мечты…

— Так много? У тебя совсем нет жилья?

— Есть. Но племянница не выносит запаха красок.

— Какие там краски?! Пожилая женщина сказала, что ты там не прописан.