Собственные записки. 1829–1834

Между тем он рассказывал мне, что два с половиной года тому назад он имел к паше поручение в таком же роде, как я, когда французы брали Алжир. Они тогда предлагали паше править сей экспедицией и обещались ему дать 10 кораблей линейных; но после они предлагали ему только сумму денег, равную оценке десяти кораблей, и паша отозвался, что он без согласия Англии не примет участия в сей войне. Баркер говорил мне также, что сделку его с австрийскими судами уничтожили; но Ачерби мне говорил, что подобной сделки не было делаемо.

От Баркера я опять пошел к Ачерби, дабы видеться с ним без Розетти. Ачерби уверял меня, что паша не 3000 человек посылал, а 5000 человек в Анатолию. Я просил его сообщить Бутеневу в Константинополь об успехе Галиль-паши, и он обещался сообщить о том австрийскому посланнику при царьградском дворе, для сообщения и нам. Он сказал мне, что чрез капитана фрегата, видевшегося с Галиль-пашой, он узнал, что султан уступает Сирию, что французы в требованиях своих за пашу не довольствовались Александреттой[111], о коей он старался, но настаивали, чтобы заняли самую Адану, что паша рубил без пощады леса в Карамании, для перевоза коих в Александрию он требовал английские суда. Обедал я у Розетти, который говорил мне, что на вышеназванном празднестве был и австрийский флаг, о чем Ачерби верно не знал и что он ему сие скажет. Про Баркера он сказал мне, что его уже сменили, но что Баркер, вероятно, еще не знал сего; наконец, он хвалился своими услугами России и показывал перстень, пожалованный его дяде двором нашим.

Видя некоторую перемену в действиях паши, которую я приписывал к известию о приезде Галиль-паши, я пожелал видеть пашу и поcле обеда пошел к нему. Он меня принял по обыкновенному.

– Я сбирался выехать, – сказал я, – но задержан был бригом, который не имел достаточно воды, а теперь противными ветрами.

– Желал бы, чтобы вы подолее с нами остались; я очень рад вас видеть. Не имеете ли каких новостей с бригом из Греции?

– Неважные, – отвечал я; – короля греческого ожидали, но вы имеете важнейшие.

– Да, я ожидаю Галиль-пашу и всю ночь не мог от радости заснуть. Почему бы он так долго ехал?

– Верно потому, что так как о прибытии его не были посланы с известиями татары, то он хочет, чтобы слух сей распространился, дабы дать вам время приготовиться к приличному приему. Итак, вы надеетесь кончить?

– Уверен, что кончим.

– Так зачем же вы посылаете войско в Анатолию? Вы обещались государю прекратить военные действия и двигаете войска. Впрочем, я вам сего не отсоветую, делайте, как лучше знаете; я только свое мнение излагаю и спрошу вас, как я должен объяснить перед государем действие сие?

Паша отвечал с жаром, что в числе сих войск не было ни одного десятника, что это не батальоны, а команды от разных полков, с коими он не знал, куда деваться и отправлял их по сему к своему месту.

– Сколько же вы посылаете?

– Право не помню, сколько их теперь осталось в Александрии (подумав), от 2000 до 3000. Да что за дело? Мы примиримся, я вам обещался и сдержу слово.

– Без сомнения, вы этим числом не прибавите сил ваших в Анатолии; да если бы и в десять раз более послали, то дело бы не переменилось. Итак, я доложу государю повод, вами изложенный; но не знаю, как сие будет принято; впрочем, повторю обещание ваше покориться.

– Покориться? Да, я покорюсь; но если у меня будут требовать слишком много, как например, вчера мне Ачерби говорил о Сирии, о флоте, наконец, если мне скажут «встань и пошел вон», – прибавил он с сердцем, – так, разумеется, что у меня только одна жизнь, я на все пущусь в отчаянии. Меня хотят стращать! Да, нас было одиннадцать братьев, я один остался в живых, и я всегда умел оградить собственность свою; я уже сорок пять лет воюю.

– Когда это случилось? – спросил я хладнокровно.

– Это случилось, когда я еще дома жил в Румелии. Да, я искренно желаю примириться с султаном, покориться государю своему и все для сего сделаю.

– А как вы скоро думаете кончить? – спросил я хладнокровно.

– Не знаю: ведь это не от меня будет зависеть. Я ничего не буду требовать, а удовольствуюсь тем, что пожалует мне государь мой.

– Так почему же вы так убеждены, что примиритесь?

– Я имею известия из Константинополя. Ачерби же ко мне вчера с условиями пришел; я не приму постороннего участия, да и вера нам сего не позволяет.

– И очень хорошо сделаете, и государь не любит, чтобы в его дела вмешивались. Подобно сему и он не вмешивается в дела султана с вами. Не допускайте ни одной, решительно ни одной, державы в посредничество, и сие будет служить государю самым лучшим доказательством, верным залогом успеха в примирении. Сие подаст мне верную надежду, что вы успеете; я же прошу вас опять убедиться, что я не принимаю на себя звания посредника (сие было бы неприлично государю), а я прибыл к вам единственно, чтобы сообщить вам расположения его величества, о коих я вам уже говорил.

Паша притворно принял другой вид и, притворяясь веселым, с коварной улыбкой сказал: