Собственные записки. 1835–1848

На первое приглашение, сделанное Воронцову принять правление Грузии, он отказался, отзываясь старостью лет; но государь вторично писал к нему своеручно и убеждал его от имени России не отказаться от сего дела[122]. Согласие Воронцова было получено в Петербурге дня за два до приезда моего. Никто не ожидал сего назначения, но оно произвело хорошее впечатление в общем мнении. Обходительность его в обращении, столь редкое явление и даже более неслыханное в нынешнее время со стороны особ, занимающих высокие места, располагала всех в его пользу. Все говорили, что назначение удачное и ожидали больших от него последствий. В сем мнении в особенности было все многочисленное сословие людей в столице, привыкших служить без трудов, любящих роскошь, праздность; в нем находили они себе сильного поборника, и множество молодых людей, тяготившихся заботами, неразлучными с строгим исполнением обязанностей, усматривали для себя в будущем выгодную и легкую службу в бесчисленном кругу праздных чиновников всякого звания, коими Воронцов любил окружать себя. Слышны, однако же, также были отзывы людей благоразумных, не предвидевших больших успехов в делах Грузии и Кавказа, которые требуют более деятельности, опытности и знания, чем ожидать можно было от графа Воронцова, давно уже погрязшего в беспечную и безответственную жизнь в пределах своего Новороссийского управления, которое он ограничил одной Одессой и Южным берегом Крыма. Но обе стороны ослеплялись пышным званием наместника, ему данным, как будто все дело в том только и заключалось, как будто жителям Закавказского края не все равно было, повиноваться главнокомандующему или наместнику, коего значения они даже не разумеют. Говорили о каких-то неограниченных правах, данных Воронцову; но никто не умел объяснить их иначе, как разрешением жаловать амнистии, кресты и производить в чины до капитана. Так применяют петербургские жители к своим понятиям мнение разнородных жителей отдаленных частей империи. Какой горец не охотнее бы взял червонец, чем чин или крест, до коего ему дела нет? Как будто этими средствами можно было восстановить упадший дух в войсках, уже слишком разбалованных награждениями? Многого ожидали от обращения Воронцова и пышности в его образе жизни, и в сем отношении, может быть, и не ошибались; но долго ли мог держаться сей призрак величия, который не достигает далее окружающих его жителей Тифлиса? Говорили о щедрости его; но кто воспользуется ею, как ни одни армяне, которые займут при нем должности переводчиков или наушников?.. Сказывали даже, что он не будет щадить своих денег, предвидя от того пользу казны; но какой частью собственности своей пожертвует он в сравнении того, что он по-пустому погубит из государственного казначейства? Он поддержит себя некоторое время расточительностью казны и потом оставит край избалованным, чиновников, вяще утвержденных в пренебрежении обязанностями своими и в грабеже, а непокорных горцев, убежденными в нашем бессилии; нас же соделает настоящими данниками завоеванной страны, как деньгами, так и людьми. Однако после первых порывов удивления сему назначению, стали одумываться… В Петербурге говорили, что государь поручил тайной полиции разведать мнение публики насчет сего назначения и удивился, когда узнал, что многие осуждали оное и находили, что Воронцов, которого лета подходили уже к 70-ти и не соответствовали предстоявшим ему трудам, уже слишком отвык от деятельной жизни. Общее мнение, во всяком случае, предпочитало ему Ермолова, а может быть и меня. Обо мне говорили даже в простом народе: на другой день приезда моего в Петербург извозчики на биржах называли меня, как избранного военачальника.

Между тем произошла свадьба, для которой я приехал в Петербург, и обстоятельство сие доставило мне новые знакомства в кругу, где я должен был находиться. Новые визиты, новые изъявления, и еще более гласности. Я не располагал оставаться далее в Петербурге после свадьбы, которая была 10 января, и хотел возвратиться домой, но был задержан некоторыми делами, которые еще не были кончены. Родные и знакомые просили меня остаться, по крайней мере, до приезда Воронцова, в том предположении, что назначение меня к нему в начальники штаба покрыло бы все недостатки его. На нем, говорили, останется представительность, а дело будет в моих руках, от чего ожидали блистательных успехов; но меня никак не заманивала мысль сия. Я мог легко догадаться, что Воронцов никак не захочет иметь при себе деятельного человека, который бы докучал ему делами; да и мне самому нельзя бы сделать что-либо полезного под гнетом праздного круга, в каждом из членов коего должен бы я искать благосклонности. Служба мне не свой брат.