Собственные записки. 1835–1848

Говорят здесь, что большие смотры сии делаются для избежания войны; но масса конницы, здесь представляющаяся, никого из иностранцев не ослепит, и напряжения, с коими она здесь представлена, не укрываются от глаз наблюдателей. Между тем здесь есть некоторые приемы истинно-волшебные; например вчера, по приезде сюда императрицы, было собрано на площадь против дворца для вечерней зари 1000 музыкантов и 3000 кантонистов, которые пели молитву.

Вчера граф Орлов отозвал меня на сторону сказать, что он уже приступил к делу о брате и, проезжая в коляске с государем, начал предупреждением о нем. Государь, отзываясь весьма хорошо о брате, говорил, что он никакого участия почти в делах 1825 года не имел и известен ему за человека хорошего и благомыслящего, после чего спросил, где он теперь находится, на что Орлов и отозвался, что он в Крыму занимает место в палате. «Это начало», – сказал Орлов, и он располагал вести дело далее. Он помнит брата и пожелал его видеть в проезд свой через Симферополь.

Тревога 23-го числа, кажется, стоила до 700 лошадей, павших от жару и усталости.

25-го числа был общий смотр всей кавалерии, 26-го всей пехоты. Я был дежурным при государе. Он был очень доволен пехотой, указывал мне несколько раз на устройство ее и между тем отозвался недовольным присланными ему двумя музыками, назвав их «погаными» и худшими во всей армии. Кажется, что отзыв сей основан на словах других и, вероподобно, графа Витта, ибо музыки сии играют марши очень порядочно.

Сегодня было ученье двум кавалерийским корпусам, весьма порядочное: не было ни суеты, ни беспутной скачки, которую называют травлею.

30-го августа

29-го поутру был церковный парад в пехоте, а вечером сожжение городка. Сегодня я получил позволение ехать и приказание быть у государя после церковного парада. Я повторил Орлову, что брат мой к нему явится по его желанию, что он и утвердил согласием.

После обедни я был у государя. Хотя на некоторых из прошедших смотров государь и обращался ко мне, но заметно было во взгляде его какое-то неудовольствие, коего причины могут только заключаться в каких-либо наговорах на меня. Он принял меня очень ласково и посадил к столу, у коего сам сидел. Он внимательно рассматривал представленные ему мною карты окрестностей Севастополя и маршрут оттуда до Симферополя; спрашивал, есть ли следы храма Ифигении, можно ли поручиться за справедливость сказания сего, и говорил, что, будучи великим князем, сам объезжал места сии и видел основание греческого храма; спрашивал о свойствах крымских татар и о других предметах подобного рода, как бы усиливаясь поддерживать разговор, не касающийся до войск, но после обратился к ним и спрашивал об офицерах. Я отвечал, что с людьми развратными я уже разделался еще в прошедшем году и что впредь мне остается только удалить людей слабых по своим обязанностям. Он выхвалял мне резервные и запасные батальоны и спрашивал сравнения с нашими. Я отвечал, что род людей наших гораздо хуже, что у нас есть разряд преступников, которых нет в резервах, что у нас в корпусе ежедневно выходит 4300 человек в развод, и что некоторые полки в течение года по пяти недель только бывают на квартирах, отчего в фрунтовом образовании и покажемся, может быть, слабее резервов, но что люди одеты чисто, и как государь выхвалял устройство их, говоря, что они могут ежегодно каждый полк снабжать 1000 хорошо образованными рекрутами, то я отвечал, что они сами лучше своих рекрут. Так как о сем предмете я уже однажды докладывал государю письменно и представлял, сколько резервы приносят вреда для армии, но записка моя тогда не имела действия: то я не счел более нужным настаивать на сем предмете, а жаловался только на то большое число развратных офицеров, коими нас резерв снабжал и которые проходили чрез действующие войска, как через какое-нибудь чистилище.

– Да теперь уж они, кажется, от всех дурных отделались; теперь их больше уж не будет.

– Не менее того, ваше величество, всякий из них перебывал у нас, и прежде чем его выпустили, он насрамил в полку. Сверх того, нас еще снабжает офицерами вся кавалерия, сбывая от себя под разными предлогами людей, ко всему бесполезных.

Государя, по-видимому, заботили преступники. Он сперва сказал, что их теперь нет более, полагая, что, с изданием указа о назначении в другие места, род людей сих перевелся в корпусе; но я объяснил ему, что, кроме людей, присылаемых нам по местности, доставляют также тех, которые назначались в прежние дивизии, имевшие те же номера, которые наши получили после переформирования. Он тогда стал предлагать несколько средств, как от них избавиться, но говорил о сем поверхностно.

Говоря о войсках, я нашел случай упомянуть о том, что у многих батальонов наших нет знамен. Он показал сперва вид удивленного, потом сказал, что он не мог их дать под Белой Церковью.

– Бог даст, заслужим их, – отвечал я.

– Я уверен, – сказал государь; – но не дай Бог войны, – продолжал он, крестясь и отплевываясь.

– Войска желают войны, ваше величество, и эти батальоны пойдут в первый огонь.