Собственные записки. 1835–1848

В тот же вечер я зашел к графу Орлову и на свободе объяснил ему все обстоятельства корпуса и затруднения, предстоявшие к скорому образованию его, изобразил ему трудность производившихся нами работ, малое время, остающееся нам для фронтовых занятий, сброд преступников, ссылаемых ко мне со всей России, коих число превышало 4000 человек, переводы большого числа офицеров из кавалерии по неспособности, ко мне, недостаток в помещении, так что мы должны сами строиться, дабы приобрести себе кров, чему не подвержены другие корпуса; неблагоприятство местного начальства, отказывающего нам во всех законных пособиях даже для помещения больных; глазную болезнь, свирепствовавшую все лето и не прекращаемую неусыпным попечением своих начальников; наконец, сказал ему, что при всех сих неудобствах и препятствиях войска, которые были чрезвычайно расстроены, приобрели теперь уже правильное управление по части хозяйственной, военно-судной и в отношении к дисциплине, предметы все весьма важные, без коих не могла никаким образом успевать фронтовая часть; что, невзирая на беспрерывные движения, в коих полки сии находились, так что иные в течение 15 месяцев провели только по 6 недель на своих квартирах, они являют первую красу войск: большое число рядов во фронте, совершенную гласность всех людей, их собственности, переносят хорошо труды, на переходах не оставляют усталых, исполнены духа, прочны к действию и что я, трудясь над образованием их с совестливостью, отучил их от обманчивых приемов, введенных во всей армии, даже в гвардии, что люди мои выходят на ученье не иначе, как в ранцах с полной уклажей, чего нигде не делается и от чего люди теряют тот осанистый вид, который им дается при первом образовании, что я на себя никогда не принимал обязанности промышленников, представляющих все в ложном виде; не умея иначе делать, не ручаюсь за быстрые успехи при нынешних трудах, а всегда буду основываться на тех же правилах. Граф Орлов, казалось, в мои мысли вник, но разделял предубеждение о наружном состоянии сих войск, которые далеко не были так дурны, как то находили.

По возвращении домой я почувствовал лихорадочный припадок, а потому и решился не выходить на другой день, в который государь располагал осмотреть сухопутные заведения.

12-го числа государь взошел в несколько палат сухопутного госпиталя, входил также в три флигеля Пражских казарм, находившихся с краю. Я надеялся, что он обратить внимание на сии обширные каменные строения, воздвигнутые войском бесплатно и вне счета государственных работ и что здания сии оправдают те недостатки, которые замечены были по фронтовому образованию; но сего не было. Государь посмотрел больных и ни слова не сказал о строении. Князь же Меншиков заметил, что строения сии сложены не на известке, а на глине (как строятся все дома в Севастополе).

В лагерях, изготовленных к встрече государя, он не был и более ничего не видел сухопутного ведомства.

Но сей день назначен был для новых огорчений, коих я избегнул. Проходя мимо лагерей Пражского полка, государь приказал спустить лагерные караулы. Старый и хороший ефрейтор, взяв ружье, пошел по цепи снять часовых, но, оробевши от присутствия государя, которого войска сии никогда еще не видели, или, не понявши данного ему приказания, потерялся, подошел к часовому, сделал на караул и встал, как вкопанный. Случай сей, как мне говорили, послужил поводом ко многим упрекам в незнании службы и нерадении начальников. При осмотре морского госпиталя государем морское начальство, встретивши вдруг надобность поставить одного вестового для отпирания дверей у арестантской каморы, схватило внезапно из находившейся тут гауптвахты одного солдата и приказало ему стать у дверей; солдат сей, стоявший в карауле целый день и ночь в дождь, не был одет опрятно. Новые упреки.

Почетные караулы, содержимые нами у двора, у принцев в течение трех суток, выдержали сей опыт во все время безукоризненно, ни один часовой, ни один ефрейтор не подвергся замечанию; но в сей день государь, подошел к одному унтер-офицеру и, найдя, что он дурно держится, вскрикнул на него:

– Держись порядочно!

Солдат встрепенулся.

– А, так ты знал, как должно держаться, не хотел делать этого! – сказал ему государь с сердцем. – Шевроны долой!

И человек сей был лишен навсегда преимуществ беспорочного служивого и права выходить в отставку.

Вскоре за этим флигель-адъютант капитан Астафьев был назначен для обучения в течение шести месяцев 5-го корпуса службе. Я узнал, что когда государь его назначал для сего, то он спросил его, как он к сему делу приступит.

– Поверю сперва знание людей, присланных из Образцового полка, – отвечал Астафьев.

– А потом?» – спросил государь.

– Потом поверю людей учебных команд.

– А потом что?

– А там не знаю, что делать, ибо некому передавать правил сих: люди все на работе.

Говорят, что государь на сей ответ призадумался. Астафьев являлся ко мне и сказывал, что государь его спрашивал о виденном им до приезда его величества, и когда он сказал, что видел почетный караул, то государь спросил, каков он был?