Собственные записки. 1835–1848

Село Ботово, 19 декабря

Дело о вступлении моем в службу не остановилось. Батюшка вскоре после посещения моего поехал в Москву и заехал ночевать ко мне. Мы говорили о том же предмете; но я не сообщил ему мыслей своих и только выразил удовольствие видеть себя совершенно в стороне по этому делу.

5-го числа получил я письмо от батюшки, в коем он изъявлял сожаление свое, что не мог провести вместе со мной день именин своих, и убедительно просил меня прибыть в Москву к 8-му числу, чтобы провести сей день вместе. Я был на охоте, когда письмо это пришло; жена распечатала его и, по возвращении моем домой спросила, что могло бы значить такое приглашение. Настоящая причина такого приглашения не могла укрыться; я объяснил жене все предыдущее, но как я полагал, что таким сильным поводом для батюшки – звать меня в Москву – могли только служить новые старания полиции завлечь меня, я отказался от этой поездки и написал ему следующее:

«Любезный батюшка! Письмо ваше от 3 числа получено здесь вчера поутру, в то время как я был на волчьей охоте. Проходив все утро по лесу, в холодную и неприятную погоду, я волков не видел, а порядочно простудился. Новый недуг сей присоединился к остаткам прежнего, еще не совсем прошедшего, и я сегодня на именины свои не совсем здоров. Примите поздравление мое с днем ангела вашего, который я надеялся провести с вами в Осташове или в Ботове. Не удается мне даже исполнить обоюдного желания нашего провести 8 число вместе, и за то не взыщите на мне, любезный батюшка. Нездоровье мое не послужило бы препятствием поспешить на зов ваш; но я не могу теперь в Москву ехать, потому что никто не поверит предлогу, а всякой станет заключать, что под поездкой сей кроются отвлеченные причины и какие-либо иски. Вы сами, сравнивая мое поведение с поведением другого лица, находившегося в подобных обстоятельствах, оправдывали меня; я вел себя просто, как сердце указывало, и теперь должен остерегаться, чтобы через отклонение от того пути не подвергнуться той же участи, как то лицо, коего пример у нас перед глазами. Не сердитесь за то, что я так отвечаю на ваше нежное участие; поверьте, что я умею чувствовать расположение ваше ко мне; но не страшно ли оступиться в таких скользких обстоятельствах? За сим последовала бы утрата драгоценнейшего приобретения моего на службе – доброго мнения и душевного спокойствия…»

Я мог после того надеяться, что меня оставят в покое, но случилось иначе. 11 декабря получил я другое письмо от батюшки, коим он убедительно просил меня приехать, не объясняя, однако же, причин настоятельности своей. Он писал, что, надеясь на приезд мой по первому письму, он многих предупредил о том, а потому появление мое не даст поводу ни к каким толкам; он находил поездку сию необходимой, говорил, что все рассудил и всячески просил меня не отказать ему в сем случае и утешить его приездом.

За день до получения письма сего, приехала ко мне жена брата Михайлы[85], недавно возвратившаяся из Петербурга; она сообщила мне переданное ей там с довольной подробностью все случившееся в Москве по случаю представления Цынским обо мне записки к Бенкендорфу. Передав записку сию Александру Мордвинову, Бенкендорф сказал, что она была очень приятна государю, и что такой отзыв может быть очень полезен для меня.