Сочинения Иосифа Бродского. Том IV

Все было, видимо, не так. Сквозь ветви
открылся нам большой заглохший порт.
Бетон причальной стенки безмятежно
белел в зацветшей илистой воде.
Прибой лизал рассохшиеся сваи,
торчавшие из пены. Налетавший
с равнины ветер гнал слепой песок
меж обезглавленных каркасов барок.
Исколотый огрызками бессчетных
мачт и стреноженный канатом воздух
лежал без сил плашмя на водной глади
спиною к дюнам. Выгоревший флаг
жары подрагивал над горизонтом. Хлопец,
плот смастеривший из подгнивших досок,
чтоб переправиться через протоку,
искал попутчиков. Опричь него,
людей там не было. Уже не помню, кто
пробормотал, что эта местность тоже
отчасти с Итакой имеет сходство.

Был полдень, сердцевина дня.

Минувшая война и годы странствий
отягощали мозг наш, как вода,
пловцу неловкому пробравшаяся в бронхи.
Под каблуком похрустывали галька,
ракушечник. Потом мы все лежали
в траве, забывши о природе — о
той, кто сама о нас давно забыла.

Небесный свод перемещался. Соль,

луной незримой движимая, шумно
свершала свой круговорот. На гребне
буйки подскакивали, и слепили глаз
облепленные мидиями бревна.
Как сумрачна, как терпелива глубь
прибоя! Как велеречива пена —
как память о пространстве — как пространство
меж молом и хребтом землечерпалки.

Поблизости раздался легкий шорох:

прохожий, несший на плече весло,
прошествовал в глубь суши, где никто
весла не видел отродясь. Полевка
обнюхивала торопливо ржавый
трезубец у подножья дюны.

Волны не существует. Существует

лишь масса, а не сумма капель.
Вода стремится от самой себя.
Ни острова, что тесен для объятья,
ни смерти на экваторе, ни мятой
травы полей, ни возвращенья в лоно
миф и история не обещают.

За поворотом началось другое

пространство. Чуть сместилась перспектива.
Песчинки под ногой блестели, точно
вы их рассматривали через лупу
(иль в перевернутый бинокль — камни).
Предметов очертанья расплывались,
как звуки музыки в неподходящем зале.
Мы сразу поняли: всему виной жара —
и мало удивились, встретив рядом
с оградой друга — одного из тех,
с кем свидеться дано лишь после смерти.

Он был лишь первым.

Из УМБЕРТО САБА

АВТОБИОГРАФИЯ (фрагменты)

1

Был в пелену солоноватой влаги
завернут мир безрадостного детства,
но из чернил возникли на бумаге
зеленый склон и хохолок младенца.

Боль, от которой никуда не деться,

не стоит слов. При всей своей отваге,
страшатся рифмы грустного соседства.
Ни об одном не сожалея шаге,

все повторил бы я, родись вторично.

Бесславие мое мне безразлично,
и чем-то даже радует меня,

что не был я Италией увенчан.

И, если грех гордыни человечен,
мой вечер привлекательнее дня.

2