Тебе назад я шлю твои (о да,прекраснейшие) книги; я их вовсене открывал, лишь просмотрел. Отнынедругая книга предо мной — живая,быть может и не стоящая тех,но стоящая сказки. В этой книгени слова не написано пером:она уводит прямо в мир пернатых.Младенец, впавший в старость, я зубрюих нравы, их обычаи. Купанье,с ума жену сводящее, меняв восторг приводит. И листочки в клюветуда-сюда таскаемые. Жизнь,сломав почти что все мои игрушки,невиннейшую дарит мне: птенца,родившегося в клетке и, однако,в ней вовсе не томящегося. Можешьнад стариком смеяться; впрочем, лучшеему простить.
ПИСЬМО
Шлю два стихотворенья. Это чьи-топоследние слова на свете, междусобой той нитью связанные, коейни твой поступок юный, ни войнане оборвали.Ежели тебетекст этой средиземноморской грезы,отстуканной на пишущей машинке,понравится, вложи его, будь добр,в оставленную мною при отъездететрадку синюю, где есть стихио Телемахе.Скоро, полагаю,мы свидимся. Война прошла. А ты —ты забываешь, что я тоже выжил.
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ЛИНУЧЧЕ (фрагмент)
2
В глубине Адриатики дикойоткрывался глазам твоим детскимсиний порт. Корабли навсегдауплывали. И белой пушинкойдым над зеленью склонов всплывализ эскарпов крепости древнейвслед за вспышкой и грохотом в небоголубое, где таял.Отвечал на салют неподвижный эсминец,волны бились о мол, выдающийся в морес расцветающей в сумерках розой ветров.То был маленький порт, то был маленький домс дверью настежь раскрытой для всех сновидений.
Из САЛЬВАТОРЕ КВАЗИМОДО
* * *
В притихших этих улочках лишь ветерто вяло ворошит изнанку мертвыхпожухших листьев, то взмывает вверх,к оцепеневшим чужеземным флагам...Быть может, жажда вымолвить хоть словонеслышащей тебе, быть может, страхпред ночью неминуемый, быть может,строчить велит инерция... Давножизнь перестала быть сердцебиеньеми состраданьем, превратившись в плескхолодной крови, зараженной смертью...Знай, милая газель моя, что та —та старая герань еще пылаетсреди развалин сумрачных... Неужтои смерть, подобно жизни, разучиласьнас утешать в утрате нас любивших?