Сочинения Иосифа Бродского. Том V

Он начинает новую строфу, и его непосредственная цель и забота — в смене высоты звука во избежание монотонности, которую всегда обещает повторение структуры. Второе и более важное: он полностью сознает серьезность предыдущего предложения и производимое им впечатление, и он просто не хочет продолжать в этом авторитарном тоне: он помнит о власти поэта над аудиторией, в глазах которой поэт прав a priori. Поэтому он должен показать, что умеет говорить бесстрастно и объективно. «Accurate scholarship» возникает здесь, чтобы устранить любую возможность литературной романтической тени, предположительно отбрасываемой тоном первой строфы на продолжающийся этический спор.

Эта подчеркнутая объективность, сухость тона и т. д. были и остаются одновременно и проклятием и благословением современной поэзии. Многие на этом свернули себе шею; среди прочих и мистер Элиот, хотя та же сила сделала из него превосходного критика. Что хорошо в Одене, помимо всего прочего: он сумел приспособить эту силу к своим лирическим целям. Например, вот он говорит своим холодным, педантичным голосом: «Accurate scholarship can / Unearth the whole offence...», — и тем не менее под маской объективности вы различаете едва сдерживаемый гнев. То есть объективность здесь — результат подавленного гнева. Отметьте это. И еще отметьте паузу после «can» в конце этой строчки — слова, которое весьма приблизительно рифмуется с «done», стоящим слишком далеко, чтобы с ним считаться. После этой паузы акцентируемое «unearth» (раскопать) выглядит нарочито; выспренний глагол вызывает большие сомнения в способности этой ученой братии раскопать что бы то ни было.

Метрономоподобное распределение ударений в обеих строчках подчеркивает характерное для ученых предприятий отсутствие эмоций, но чуткое ухо расслышит в «the whole offence» (все проступки) не вполне академический отказ от дальнейших уточнений. Возможно, это сделано для того, чтобы как-то компенсировать вышеупомянутую отчужденность «unearth», хотя я сомневаюсь. Весьма вероятно, поэт прибегает к этому разговорному сдвигу для того, чтобы передать не столько возможную неточность открытий этой учености, сколько ее джентльменски отстраненную позу, которая плохо вяжется с самим предметом: будь то Лютер или «наши времена». К этому моменту весь образ (да-да, мы тоже в ладах с логикой), на котором держится строфа, начинает действовать автору на нервы, в конце концов Оден дает себе волю и в «That has driven a culture mad» (Которые свели культуру с ума) роняет слово, которое давно вертелось на языке: «mad» (сумасшедший).

Я подозреваю, что он чрезвычайно любил это слово. Как и следует всякому, чей родной язык — английский: слово это покрывает огромное — если не всё — пространство языка. К тому же «mad» — словечко из словаря английских школьников, который для Одена был чем-то вроде святая святых; не столько из-за его «счастливого детства» или опыта школьного учителя, сколько из стремления любого поэта к лаконизму. Помимо того, что «mad» обозначает состояние мира и души говорящего, оно еще и возвещает здесь появление стилистики, полностью развертывающейся к концу этой строфы. Но перейдем к следующей строке.

«Find what occurred at Linz» (Найти, что случилось в Линце). Уверен, о Лютере вы знаете больше, чем о том, что случилось в Линце. Линц — это город в Австрии, где Адольф Гитлер, известный также как Адольф Шикльгрубер, провел детство; то есть ходил в школу, набрался идей и т. д. Вообще-то, он хотел стать художником и поступал в Венскую академию изящных искусств, но его не приняли. К сожалению для изящных искусств, учитывая энергию этого человека. Так что он стал Микеланджело навыворот. К вопросу войны и живописи мы вернемся позднее. Сейчас рассмотрим лексическое содержание этой строфы: здесь нам предстоит кое-что интересное.

Предположим, что сказанное нами о школярской стороне слова «mad» справедливо. Дело в том, что «what occurred at Linz» тоже относится к школьному опыту: опыту молодого Шикльгрубера. Конечно, мы не знаем, что именно там произошло, но к настоящему времени мы все изрядно наслышаны о «годах, когда формируется личность». Посмотрим две следующие строчки:

What huge imago made / Из какой личинки возник
A psychopathic god. / Неврастеничный кумир.

«Imago»[141] пришло сюда прямо из языка психоанализа. Оно означает фигуру отца, которую ребенок моделирует для себя за неимением отца реального — как в случае юного Адольфа, — и которая определяет последующее развитие ребенка. Другими словами, здесь наш поэт перемалывает ученость в мелкую пыль психоанализа, которую мы теперь вдыхаем, сами того не ведая. Отметьте заодно красоту тройной рифмы, соединяющей «mad» с «god» через ассонансное «made». Очень искусно, но непреклонно поэт подбирается к последним четырем строчкам этой строфы, которые каждый живущий должен запечатлеть в своем мозгу.