Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Сначала мы видим лицо героини, освещенное — вероятно, неярко — «огнями селения» (the borough lights ahead). Освещение здесь носит скорее кинематографический, нежели поэтический характер, и слово «селение» (borough) не слишком способствует стилистическому возвышению, которого можно было бы ожидать, когда речь заходит о внешности героини. Вместо этого полторы строки тратятся на то, чтобы подчеркнуть — буквально, с оттенком тавтологии, — ее неведение относительно грядущего преображения в «лицо покойной» (the face of the dead). На самом деле черт ее лица здесь нет, и единственное объяснение, почему автор не ухватился за эту возможность описать их, — это перспектива цикла в целом, уже сложившаяся у него в голове (хотя вообще поэт никогда не уверен в том, что сможет написать еще одно стихотворение). В строфе, однако, присутствует ее речь, отголоском звучащая в словах «И рассказывала о прелести осиянной картины» (And you told of the charm of that haloed view). В этой строке так и слышишь ее восклицание: «Это было так прелестно!» — и еще, может быть, «Такое исходило сияние!» — поскольку, по всем данным, она была женщина набожная.

Вторая строфа придерживается топографии «поросшей вереском дороги» (moorway) не в меньшей степени, нежели хронологии событий. По-видимому, поездка героини имела место за неделю — или чуть меньше — до смерти, а похоронена она была на восьмой день в том самом месте по левую сторону, мимо которого она проезжала поросшей вереском дорогой по пути домой. Такой буквализм, возможно, есть следствие того, что поэт сознательно берет в узду свои эмоции, и слово «spot» (место) позволяет заподозрить намеренное снижение стиля. Слово это, несомненно, соответствует зрелищу экипажа, который катится по дороге, так сказать, на рессорах тетраметров. Однако, учитывая свойственное Гарди пристрастие к детали, к приземленному, можно с полным основанием предположить, что никаких особых усилий он здесь не прилагал и никакого особого смысла в это не вкладывал. Он просто регистрирует обыденность, сопутствовавшую этой до абсурда радикальной перемене.

Отсюда же — и следующая строка, кульминация строфы. Во фразе «And be spoken of as one who was not» (И быть помянутой как та, которой больше нет) различаешь не столько горечь утраты или непереносимого отсутствия, сколько ощущение всеобъемлющего отрицания. «One who was not» звучит чересчур решительно для утешения или, коли на то пошло, безутешности, а смерть — это и есть отрицание человека. Поэтому слова «Beholding it with a heedless eye / As alien from you» (Ты видела его неведающим взором / Как вовсе чуждое тебе) — это не укор, а скорее признание уместности подобной реакции. На словах «...though under its tree / You soon would halt everlastingly» (...хотя под этим деревом / Ты вскоре остановишься навек) и экипаж и экспозиция стихотворения действительно останавливаются.

По сути главная тема этих двух строф — отсутствие у героини какого-либо ощущения или предчувствия близкого конца. Если бы не ее возраст, в этом не было бы ничего удивительного. Кроме того, хотя на протяжении всего цикла поэт настаивает на внезапности кончины Эммы Гарди, из других источников известно, что она страдала несколькими заболеваниями, в том числе психическим расстройством. Но, по-видимому, было в ней нечто, убеждавшее его в ее долговечности. Возможно, убеждение это было связано с представлением Гарди о себе как об игрушке в руках Имманентной Воли.

И хотя многие прочтут начало третьей строфы как предвестье темы вины и угрызений совести, — так же, как обнаружат эту тему во всем цикле, слова «I drove not with you» (Меня с тобою не было) — всего лишь повторная констатация нужности этого предчувствия или, если взять худший вариант, — констатация своей вероятной неспособности это предчувствие ощутить. Следующие полторы строки весьма решительно постулируют такую вероятность, исключая тем самым основания для упреков в собственный адрес со стороны говорящего. Тем не менее здесь в первый раз в стихотворение вкрадывается подлинный лиризм: сначала через многоточие, а затем — в словах «Yet had I sat / At your side that eve» (Но если б я сидел / С тобою рядом в тот вечер), — которые, несомненно, означают, что его не было рядом с ней в час смерти. Лиризм набирает полную силу в последующем «That the countenance I was glancing at» (Что на черты, в которые гляжу), где все согласные в слове «countenance» вибрируют, порождая увиденный против света силуэт пассажира, покачивающегося из стороны в сторону из-за движения экипажа. Здесь опять мы имеем дело с кинематографическим подходом, и фильм — черно-белый. Можно было бы еще сказать: «анимация», если бы это был не 1912 год.