Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Ибо поэзия для Томаса Гарди была прежде всего инструментом познания. Его переписка и предисловия к разным изданиям своих сочинений заполнены скептическими замечаниями по поводу статуса поэта, в них часто подчеркивается дневниковый, комментаторский характер роли, которую в его жизни играла поэзия. Думаю, что все эти замечания заслуживают полного доверия. К тому же нужно помнить, что Гарди был самоучка, а самоучек всегда больше занимает суть изучаемого предмета, нежели фактические данные. Если речь идет о поэзии, такой подход порождает упор на откровение, часто с ущербом для гармонии.

Конечно же, Гарди прилагал колоссальные усилия, чтобы овладеть гармонией, и его мастерство нередко граничит с образцовым. Но это всего лишь мастерство. Он не гений гармонии, его строки редко поют. Музыка, звучащая в его стихах, — умозрительная, и как таковая она совершенно уникальна. Главное отличие стихов Томаса Гарди заключается в том, что формальные аспекты — рифма, размер, аллитерация и пр. — это именно аспекты, целиком подчиненные движущей силе мысли. Другими словами — они редко эту силу порождают. Их главная задача — ввести идею и не создавать помех в процессе ее развития.

Думаю, если бы его спросили, что он больше ценит в стихотворении — откровение или фактуру, он бы поморщился, но в конце концов дал бы ответ самоучки: откровение. И только по этому критерию следует оценивать его поэзию вообще и данный цикл в частности. В этом исследовании крайних пределов отчуждения и привязанности он в большей степени стремился к расширению человеческого знания, нежели к чистому самовыражению. В этом отношении наш предтеча модернизма не имел себе равных. В этом же отношении его стихи — в полном смысле слова отражение ремесла как такового, чей способ действия — слияние расчета и интуиции. Здесь можно было бы добавить, однако, что он в какой-то мере, так сказать, поворачивался на 180 градусов: он доверял интуиции, когда дело шло о сути сочинений, что же до формальных аспектов, он был чрезмерно расчетлив.

За это он дорого заплатил. Тому хороший пример — стихотворение «In the moonlight» («В лунном свете»), написанное через пару лет после «Стихов 1912–13 гг.»[372], но в каком-то смысле имеющее к ним непосредственное отношение, если не тематически, то в силу психологического вектора.

«O lonely workman, standing there
In a dream, why do you stare and stare
At her grave, as no other grave there were?

If your great gaunt eyes so importune

Her soul by the shine of this corpse-cold moon
Maybe you’ll raise her phantom soon!»

«Why, fool, it is what I would rather see

Than all the living folk there be;
But alas, there is no such joy for me!»

«Ah — she was one you loved, no doubt,

Through good and evil, through rain and drought,
And when she passed, all your sun went out?»

«Nay: she was the woman I did not love,

Whom all the others were ranked above,
Whom during her life I thought nothing of.»

«О, одинокий труженик, стоящий там
В задумчивости, отчего ты неотрывно смотришь
На ее могилу, как будто нет вокруг других могил?

Если мрачным взглядом ты будешь тревожить

Ее душу при свете трупно-холодной луны,
Ты можешь вскоре вызвать ее призрак!»

«Что ж, глупец! Я с большей радостью его увижу,

Чем всех живых людей на свете;
Но нет, увы, такого счастья мне!»

«Ну да, конечно, ты ее любил,

В радости и в горе, в дожди и в сушь,
И когда ее не стало, для тебя погасло солнце?»

«Нет. Я не любил эту женщину,

И всех других я ценил выше,
И, когда она жила, я ни во что ее не ставил».