Как о солнечном огненном рае вспоминаю об этой стране, где я-тело прожил, умирая, где я-дух оперился в огне. О холмистом, о облачном крае, о речном утоляющем дне. Сны о крыльях, о трубах, о зовах, явь о грязном, голодном житье, в утешеньях, для мира не новых, там я спал и бродил в пустоте. В дымах зорь полевых, огневая, в благородной земной тишине, из библейского древнего рая Ева там приходила ко мне – в том холмистом, в том облачном крае, в той уже отошедшей стране. Я из камня, из крови и пота неумело свой дом возвожу, и бескрыла земная работа, за которой я дни провожу. Смотрит молча насмешливый кто-то, как я землю на тачки гружу. Я топчу по дороге посевы, вагонетки по рельсам веду, вдохновенья земные и гневы приучаю бичами к труду. Но ни солнца, ни крыльев, ни Евы я на камни свои не сведу. Только ночью, себя вспоминая, в наступившей ночной тишине, как о солнечном, огненном рае, я мечтаю о прошлой стране – о холмистом, о облачном крае, незабвенно приснившемся мне.
191
Мы малого у жизни просим, Ева! Без гнева жить и трепетать потом, когда наш дом от крыши до порога наполнит Бога маленького крик – его язык, еще невнятный людям, и позабудем для него мы свой – земной язык, суровый, искушенный, опустошенный внутренним огнем. Дом, полный светом, тьмою и дыханьем, какой тревогой, жаждой и тоской – такой земной, простой, доступный людям, в котором будем мужем и женой – передо мной встает виденьем дом. Минут земных задумчивое тленье, живое пенье маленькой плиты и ты – твое тепло и каждая минута с тобой... Вот вечер, и свеча задута, и мы покрыты обнаженной тьмой... Упрямость лет и дерзость... и над нами наш дом раскинет безопасный кров. И будем мы в течение часов с тобой, обнявшись, отплывать ночами в мiр тишины. Тогда как рядом сплю увидишь ты,– как бреюсь,– как очками взметаю блики я над чертежами... как груз житейский на плечах коплю. Узнаешь все во мне – в душе и в теле. В окно заглянут серые недели, слетят года сугробами на дом. И новый дух в нас шевельнет крылом. У боязливых, сгорбленных в работе он будет жизни требовать и плоти... Уже не раз казалось мне: не в том земное счастье, чтобы ставить дом и в нем с тревогой теплить жизнь и пламя, под известковым небом – потолком друг друга греть несытыми телами, что есть иная близость,– это та, которой мы названия не знаем – ей не страшна пространства пустота, ей целый мир – огромным садом – раем.