Сочинения в двух томах

«КАК НАШИ ГОДЫ-ТО ЛЕТЯТ!»

1 Давно ль, давно ль, на траурных конях,

Под балдахином с княжеской короной,

Богатый гроб в гирляндах и цветах

Мы провожали... Поезд похоронный

Был без конца... Все в лентах и звездах,

Посланники, придворные персоны,

И духовенство высших степеней,

И во главе его — архиерей...

Мы крестимся всегда при виде гроба,

Прощаемся, молясь за упокой,

Будь то бедняк, будь важная особа...

Обычай, полный смысла, глубиной

И злейшего пленявший русофоба...

И тут прощалась с чьею-то душой

И дальше шла толпа... Но в высшем свете

Событьем были похороны эти...

Княжна... Но нет! письму я не предам,

Нет, не предам я новому злословью

Фамилии, известной с детства нам!

В войну и мир, и разумом и кровью

Служил сей род отчизне и царям

И встарь почтен народной был любовью...

Он в наши дни, с достоинством, одной

Представлен был покойною княжной.

И видом — ах! теперь как исполины

Пред нами те герои старины!..

Видали ль вы времен Екатерины

Ее штатс-дам портреты?.. Все, полны

Величия полунощной Афины

И гением ее осенены,

Они глядят как бы с пренебреженьем

Вослед идущим мимо поколеньям...

Могучий дух, не знающий оков,

Для подвигов не знающий границы,

Без похвальбы свершавший их, без слов, —

Всё говорит, что это те орлицы,

К кому из царства молний и громов,

Свершители словес своей царицы,

Ее орлы с поднебесья порой

Спускалися на миг вкусить покой...

Из этой же породы самобытной

Была княжна, хоть сгладился уж в ней

Весь этот пыл, весь пламень ненасытный

Под веяньем иных, счастливых дней.

Там — гордый страж пустыни сфинкс гранитный

В тысячелетней простоте своей;

Здесь — Пракситель или резец Кановы,

Где грация и дух уж веет новый.

Ей этот лоск был Франциею дан!

Да, Франция — и Франция Бурбонов,

Что пережить сумела как титан

Республику и гнет Наполеонов, —

Она княжну, цветок полночных стран,

К ней кинутый крылами аквилонов,

С любовию в объятья приняла,

И матерью второю ей была.

Ее певцов она внимала лирам,

Ораторов волнующим речам,

Всё приняла, чтоб властным быть кумиром

И первою звездой в созвездьи дам;

И даже Он, пришедший к людям с миром

И взоры их поднявший к небесам,

Ей просиял как свет и как защита

В проповедях отца иезуита...

Что?.. Странно вам слова мои звучат?..

Народность — всё же из понятий узких,

И в этом шаг мы сделали назад,

От образцов отрекшися французских...

Но — век таков! И все теперь хотят

Преобразиться в православных русских,

Меж тем как многие едва-едва

Осилить могут русские слова...

Вон — князь Андрей на это, лоб нахмуря,

Глядит как на опасную игру!

И говорит, что уж «глаза зажмуря

Давно живу и вечно на юру»,

Что, «впрочем, нас бы не застала буря,

А там — всё пропадай, когда умру!..»

Он в этом видит признаки паденья

И нравственных начал и просвещенья...

И до сих пор упрямый старый туз

Твердит одно: «Европа есть обширный

Салон, где всякий — немец иль француз —

Своя семья! У всех один, всемирный,

Тон, образованность, и ум, и вкус!

Нас только терпят там, пока мы смирно

Сидим себе, как дети за столом,

On nous subit — a contrecoeur^[74] притом...»

Но князь чудак! Он парадокс ходячий!

Он отрицал Россию! И с княжной

У них всегда, бывало, спор горячий.

Патриотизм княжны был огнь живой!

России честь, победы, неудачи —

Воспринимала всё она душой,

Всё обсуждая без предубежденья,

С высокой, европейской точки зренья...

И вот с такой душою и умом,

Всё восприняв, что запад просвещенный

Взращал веками в цветнике своем,

Она явилась с ношей благовонной

В наш свет — и так поставила свой дом,

Что сам Кюстин, вторично занесенный

Судьбой в наш край, уж бы не написал,

Что к медведям и варварам попал!

Свидетели — опять-таки французы!

Да! из французов сливки, высший слой,

Твердили в хор, что грации и музы

Из Франции, от черни бунтовской.

Как от Персея с головой Медузы,

Умчалися на север ледяной,

Перенеся в салон княжны, в России,

Весь ум французской старой монархии.

И это знал и оценил наш свет,

И перед нею всё в нем преклонилось...

И хоть прошло событий много, лет,

И хоть княжна давно уж устранилась

От поприща успехов и побед,

Но всё ее звезда не закатилась —

Отшельница из своего угла

На мнения влияла и дела.

К обычному стремились поклоненью

К ней Несторы правительственных сфер;

Вступая в свет, к ее благословенью

Являлися искатели карьер;

К ней шли, к ее прислушаться сужденью,

Творцы реформ по части новых мер,

И от княжны иметь им одобренье

Бывало то ж, что выиграть сраженье...

Все знали, что ее словцо одно

Имело вес и слушалося мненье

В таких пределах, где не всем дано

Иметь и сметь сказать свое сужденье...

Конечно, ум тут много значил... Но

Один ли ум?.. У вас уж и сомненье?

О жалкий век! Как скор твой приговор!

Мерещится тебе лишь грязь да сор!

Нет-с! уж Париж, знаток по этой части,

Видавший цвет сынов своих княжной

Отвергнутых, со всем их пылом страсти,

Клялся богами, небом и землей,

Что нежных чувств она не знает власти,

Что перед ней, в досаде плача злой,

Сам Купидон, лукавый бог и смелый,

Разбил колчан и изломал все стрелы!

Хоть хроника падений и побед

Для света служит легкой лишь забавой,

И не педант он в нравственности, свет, —

Но высоко и достодолжной славой

Почтит он ту, в которой пятен нет!

Всегда в виду весталки величавой,