Сочинения в двух томах

«Молчите, проклятые струны!»

Он слышит: незримые струны звучат

И страшные ясно слова говорят...

«Молчите, проклятые струны!»

Не ест он, не пьет он и ночи не спит,

Молчит, — лишь порой, как безумный, кричит:

«Молчите, проклятые струны!»

   1869

МАРИЭТТА

Я. П. Полонскому

Критик твой достопочтенный

Мне напомнил эпизод

В жизни Гёте: современный.

Право, скажешь, анекдот!

Видишь, в Риме, в дни былые,

На закате тех времен,

Где Рафаэль во святые

Был едва не возведен, —

В Риме Гёте, Винкельмана

Появилась в мастерских

Мариэтта из Альбано,

Как модель... да из каких!

Имя этой Мариэтты

Огласилось при дворах;

За мадонн ее портреты

Почиталися в церквах;

А в стихах ее равняли

И к богиням, и к святым,

Даже папе представляли...

Вдруг граф N приехал в Рим.

«Покажите Мариэтту!» —

Первым делом. Граф — знаток,

Автор сам, известный свету

Меценат, археолог...

Он на Гёте попадает...

И что дальше было там,

Пусть уж Гёте продолжает

И досказывает сам:

«Подмигнул я ветурину,

И помчались, граф и я

(То есть Гёте), к Авентину.

Это пассия моя —

Авентин!.. Когда печален

Иль рассержен чем — туда!

Почерпнуть в тиши развалин

Сил для мысли и труда...

А уж виды — вековечный

Чуть сквозит в тумане Рим

Панорамой бесконечной

К Апеннинам голубым!..

«Стой!.. ворота!..» Муж встречает:

«Здесь, signori,^[51] здесь!..» Добряк!

Ласков ты — душа в нем тает,

Но — за нож, коль что не так!

Дом — в руине как-то слажен

Из заделанных аркад.

По стенам висит из скважин

Плющ; у входа — виноград.

Под навесом (день был жаркой) —

Вол у яслей и осел.

Входим в дверь: под смелой аркой,

Вполовину вросшей в пол,

И сама... Дитя качает...

Полусумрак... Тишина...

Всё заботы след являет...

Увидала нас она

И, привстав над колыбелью,

Пальчик к губкам — «не будить!» —

Знак нам делает... Моделью

Для Рафаэля б ей быть!..

Этот на пол луч упавший

Чрез открытое крыльцо,

Отраженьем осиявший

Оживленное лицо...

Переход от беспокойства

В ней к уверенности в нас —

Лиц уже такого свойства,

Что далеки от проказ...

Я — чуть слышно: «Quel' signore^[52] —

Только в Рим — и уж сюда!..»

Улыбнулась: «E pittore?^[53]

И мадонну пишет?.. да?»

Боже мой! как просто! мило!

Красота... Да суть не в том!

Вифлеемское тут было.

Что-то райское кругом!

Может быть, недоставало

Только ангелов одних...

А, быть может, вкруг стояло,

Нам незримых, много их!..

Человек двора и света,

Граф приветлив очень был,

Но серьезен, и лорнета

От нее не отводил...

Распростились. С нетерпеньем

Жду — что он? — почти в тоске...

Он же вдруг — да с озлобленьем:

«Три веснушки на виске!»

Я — ну просто как в тумане

Очутился, оскорблен,

Павши духом...

В Ватикане

После, вижу, ходит он.

Поглядит — и в каталоге

Отвечает, мысля вслух:

«Торс короток! — Жидки ноги!»

(Аполлон-то!..) — «Профиль сух!..»

И, дивясь его сужденьям,

Почитателей кружок

Повторяет с умиленьем:

«Вот так критик! Вот знаток!»

«Мариэтта, спи спокойно! —

Я подумал про себя. —

Боги Греции достойно

Отомстят уж за тебя!

Иногда ведь шутку злую

Аполлон сшутить любил:

Он Мидасу-то какую

Неприятность учинил!»»

   1886

СТАРЫЙ ДОЖ

«Ночь светла; в небесном поле

Ходит Веспер золотой;

Старый дож плывет в гондоле

С догарессой молодой...»^[54]

Занимает догарессу

Умной речью дож седой...

Слово каждое по весу —

Что червонец дорогой...

Тешит он ее картиной,

Как Венеция, тишком,

Весь, как тонкой паутиной,

Мир опутала кругом:

«Кто сказал бы в дни Аттилы,

Чтоб из хижин рыбарей

Всплыл на отмели унылой

Этот чудный перл морей!

Чтоб, укрывшийся в лагуне,

Лев святого Марка стал

Выше всех владык — и втуне

Рев его не пропадал!

Чтоб его тяжелой лапы

Мощь почувствовать могли

Императоры, и папы,

И султан, и короли!

Подал знак — гремят перуны,

Всюду смута настает,

А к нему — в его лагуны —

Только золото плывет!..»

Кончил он, полусмеяся,

Ждет улыбки — но, глядит,

На плечо его склоняся,

Догаресса — мирно спит!..

«Всё дитя еще!» — с укором,

Полным ласки, молвил он,

Только слышит — вскинул взором —

Чье-то пенье... цитры звон...

И всё ближе это пенье

К ним несется над водой,

Рассыпаясь в отдаленье

В голубой простор морской...

Дожу вспомнилось былое...

Море зыбилось едва...

Тот же Веспер... «Что такое?

Что за глупые слова!» —

Вздрогнул он, как от укола

Прямо в сердце... Глядь, плывет,

Обгоняя их, гондола,

Кто-то в маске там поет:

«С старым дожем плыть в гондоле...

Быть его — и не любить...

И к другому, в злой неволе,

Тайный помысел стремить...

Тот «другой» — о догаресса! —

Самый ад не сладит с ним!

Он безумец, он повеса,

Но он — любит и любим!..»

Дож рванул усы седые...

Мысль за мыслью, целый ад,

Словно молний стрелы злые,

Душу мрачную браздят...

А она — так ровно дышит,

На плече его лежит...

«Что же?.. Слышит иль не слышит?

Спит она или не спит?!.»

   1887, 1888

ИЗ СЛАВЯНСКОГО МИРА

НИКОГДА!

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА СЛАВЯН С РИМЛЯНАМИ

Гонит волны быстр Дунай,

Разлился широко;

Над Дунаем светлый град

На горе высокой.

Становился римский царь

Станом перед градом;

Забелелися шатры,

Ряд стоит за рядом.

На престоле царь сидит

Под златой порфирой;

Вкруг престола, словно лес,

Копья и секиры.

И с престола римский царь

Говорит с послами,

Незнакомый люд стоит

Пред его очами.

Молодец все к молодцу:

Кудри золотые

Густо вьются по плечам,