Сочинения в двух томах

И все твои!..» — «Эх, вы, — вскричал другой, —

Рутина! Ветошь!.. Век бы только свой

Вам преть вокруг купчих, чтоб их скоромить

Иль дочек их с гусарами знакомить!

Не то уж нынче принято у нас:

Мы действуем на убежденья масс,

Так их ведем, чтоб им ни пить, ни кушать,

А без разбору только б рушить, рушить!

В них разожги все страсти, раздразни,

Все заповеди им переверни:

Пусть вместо «не убий» — «убий» читают

(Седьмую уж и так не соблюдают!).

«Не пожелай» — десятая — пускай

Напишут на скрижалях: «пожелай», —

Тут дело о принципах. Пусть их сами

Работают, подтолкнутые нами!

Об нас же пусть помину нет! Зачем!

Пусть думают, что нас и нет совсем,

Что мы — мечта, невежества созданье,

Что нам и места нет средь мирозданья!

Пусть убедятся в этом... И тогда,

Тогда, любезный друг, придет чреда,

Мы явимся в своем природном виде,

И скажем им: «Пожалуйте»...

Вы примете, читатель дорогой,

За выдумку всё сказанное мной, —

Напрасно! Видел всё и слышал это

Один семинарист. Он шел на лето

Домой, к отцу, — но тут главнейше то —

Он, в сущности, не верил ни во что

И — сапоги на палке — шел, мечтая,

Что будет светом целого он края...

О братьях, сестрах — что и говорить!

Одна беда — со стариком как быть?

А старикашка у него чудесный,

Сердечный — но круг зренья очень тесный,

Понятия давно былых веков:

Он верил крепко — даже и в бесов.

Так шел он, шел — вдруг туча налетела,

И по лесу завыло, загудело;

Дождь хлынул, — как, по счастию, глядит:

Тут, в двух шагах, забытый, старый скит, —

Он в келийку и за печь, следом двое

Бесов, и вам известно остальное.

Что он их видел — он стоял на том!

И поплатился ж, бедненький, потом!

Товарищам за долг почел открыться.

А те — над ним смеяться и глумиться;

Проникла весть в учительский совет,

Составили особый комитет,

Вошли к начальству с форменным докладом —

Что делать, мол, с подобным ретроградом,

Что вообще опасный прецедент, —

И напоследок вышел документ,

Подписанный самим преосвященным:

«Считать его в рассудке поврежденным».

   1876

ОТЗЫВЫ ИСТОРИИ

ЕМШАН^[59]

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает!

И разом степи надо мной

Всё обаянье воскрешает...

Когда в степях, за станом стан,

Бродили орды кочевые,

Был хан Отрок и хан Сырчан,

Два брата, батыри лихие.

И раз у них шел пир горой —

Велик полон был взят из Руси!

Певец им славу пел, рекой

Лился кумыс во всем улусе.

Вдруг шум и крик, и стук мечей,

И кровь, и смерть, и нет пощады!

Всё врозь бежит, что лебедей

Ловцами спугнутое стадо.

То с русской силой Мономах

Всесокрушающий явился;

Сырчан в донских залег мелях,

Отрок в горах кавказских скрылся.

И шли года... Гулял в степях

Лишь буйный ветер на просторе...

Но вот — скончался Мономах,

И по Руси — туга и горе.

Зовет к себе певца Сырчан

И к брату шлет его с наказом:

«Он там богат, он царь тех стран,

Владыка надо всем Кавказом, —

Скажи ему, чтоб бросил всё,

Что умер враг, что спали цепи,

Чтоб шел в наследие свое,

В благоухающие степи!

Ему ты песен наших спой, —

Когда ж на песнь не отзовется,

Свяжи в пучок емшан степной

И дай ему — и он вернется».

Отрок сидит в златом шатре,

Вкруг — рой абхазянок прекрасных;

На золоте и серебре

Князей он чествует подвластных.

Введен певец. Он говорит,

Чтоб в степи шел Отрок без страха,

Что путь на Русь кругом открыт,

Что нет уж больше Мономаха!

Отрок молчит, на братнин зов

Одной усмешкой отвечает, —

И пир идет, и хор рабов

Его что солнце величает.

Встает певец, и песни он

Поет о былях половецких,

Про славу дедовских времен

И их набегов молодецких, —

Отрок угрюмый принял вид

И, на певца не глядя, знаком,

Чтоб увели его, велит

Своим послушливым кунакам.

И взял пучок травы степной

Тогда певец, и подал хану —

И смотрит хан — и, сам не свой,

Как бы почуя в сердце рану,

За грудь схватился... Все глядят:

Он — грозный хан, что ж это значит?

Он, пред которым все дрожат, —

Пучок травы целуя, плачет!

И вдруг, взмахнувши кулаком:

«Не царь я больше вам отныне! —

Воскликнул. — Смерть в краю родном

Милей, чем слава на чужбине!»

Наутро, чуть осел туман

И озлатились гор вершины,

В горах идет уж караван —

Отрок с немногою дружиной.

Минуя гору за горой,

Всё ждет он — скоро ль степь родная,

И вдаль глядит, травы степной

Пучок из рук не выпуская.

   1874

В ГОРОДЦЕ В 1263 ГОДУ^[60]

Ночь на дворе и мороз.

Месяц-два радужных светлых венца вкруг него...

По небу словно идет торжество;

В келье ж игуменской зрелище скорби и слез...

Тихо лампада пред образом Спаса горит;

Тихо игумен пред ним на молитве стоит;

Тихо бояре стоят по углам;

Тих и недвижим лежит, головой к образам,

Князь Александр, черной схимой покрыт...

Страшного часа все ждут: нет надежды, уж нет!

Слышится в келье порой лишь болящего бред.

Тихо лампада пред образом Спаса горит...

Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит...

Сон ли проходит пред ним, иль видений таинственных цепь —

Видит он: степь, беспредельная бурая степь...

Войлок разостлан на выжженной солнцем земле.

Видит: отец! смертный пот на челе,

Весь изможден он, и бледен, и слаб...

Шел из Орды он, как данник, как раб...

В сердце, знать, сил не хватило обиду стерпеть...

И простонал Александр: «Так и мне умереть...»

Тихо лампада пред образом Спаса горит...