Сочинения в двух томах

Ударил колокол большой —

И двери царские в алтарь

Пред ним раскрылись, и, больной,

Повергшись ниц, рыдает царь...

И, глядя, плачут все вокруг...

Но многолетье кончил клир,

И ждет царя и царских слуг

В большой трапезной светлый пир

Но царь на светлый пир нейдет.

Один, он в келье заперся...

Он ест лишь хлеб, он воду пьет,

И весь он богу отдался...

Вот на обитель сходит сон;

Один лишь царь не знает сна...

Всё ходит он, всё пишет он

Им побиенных имена...

Всё кровь... А тут — покой кругом!

Главу обитель вознесла,

Что тихий остров на мирском

Многомятежном море зла...

Принять бы схиму здесь... Лежать

Живым в гробу, а над тобой

Монахи будут возглашать:

«Раба Ивана упокой...»

Всё суета!.. И как видна

Она из гроба-то!.. А тут

Что в царстве будет? Вся страна

Взликует! Скажут: царь был лют!

Измена встанет! Зашумят

Опять бояре, города...

Найдется царский брат иль сват,

Мой род зарежет... Что тогда?

И дух его, как ворон злой,

По всей Руси витать пошел

И ищет: где он, недруг мой?

Где смута? Где гнездо крамол?

Зовет на суд он города,

Живых и мертвых он зовет,

И, вновь для грозного суда

Готовый, мысль в душе кует, —

Кует он мысль, как бы сплотить

Всю Русь в одно, чтоб ничего

Не смело в ней дышать и жить

Без изволения его...

А ночь меж тем над Русью шла...

И не одна душа, томясь,

Теперь гадала и ждала:

Что царь замыслил в этот час?..

И, чуть звонят, народ — во храм,

Вопит, как жаждущий в степи:

«Когда ж, господь, конец бедам!»

И клир в ответ ему: «Терпи!»

Терпи!.. И вытерпела ты,

Святая Русь, что посылал

Тебе — господь — все тяготы

Насильств, и казней, и опал...

Тяжелый млат ковал тебя

В один народ, ковал века, —

Но веришь ты, что бог любя

Тебя карал, — и тем крепка!

И вот — теперь... «Что?» — спросил

Меня монашек у ворот.

«Нет, ничего!.. я говорил!..»

— «А знатный был, молва идет,

Наш монастырь-то в старину!..»

— «А упразднен-то он зачем?»

— «Да стало братьи мало... Ну...

И оскудели житием!

Уж против прежнего — где нам! —

И вдруг, как будто спохватясь: —

Да ты по службе тут аль сам?»

— «Сам, сам!» — «Ну, то-то, в добрый час!..

   1860

ПЕСНИ

У ворот монастыря

Пел слепец перед толпою,

Прямо в солнце взор вперя,

Взор, покрытый вечной тьмою.

Слеп рожден, весь век в нужде,

Пел он песнь одну и ту же,

Пел о Страшном он Суде,

Пел о Злом и Добром Муже.

Чужд живущему всему;

Только славя суд господний,

Населял свою он тьму

Лишь страстями преисподней;

Точно слышал он во мгле

Вздохи, плач и скрежет зубный,

Огнь, текущий по земле,

И по небу голос трубный.

И напев его гудел

Далеко трубою медной,

И невольно вкруг робел

Стар и млад, богач и бедный.

Кончил старец; а народ

Всё вокруг стоит в молчанье;

Всех томит и всех гнетет

Мысль о страшном покаянье...

Только вдруг из кабака

Скоморох идет красивый.

Выбирая трепака

На гармонике визгливой;

Словно ожил вдруг народ,

Побежал за ним гурьбою...

Смех и пляски — в полный ход!

И слепец забыт толпою.

Возроптали старики:

«Эка дьявольская прелесть!

Сами лезут, дураки,

Змею огненному в челюсть!»

Слышит ропот их слепец:

— «Не судите, — молвит, — строго!

Благ — небесный наш отец:

Смех и слезы — всё от бога!

От него — и скорбный стих,

От него — и стих веселый!

Тот спасен, кто любит их

В светлый час и в час тяжелый!

А кто любит их — мягка

В том душа и незлобива,

И к добру она чутка,

И растит его, как нива».

   1860

ДВА БЕСА

В скиту давно забытом, в чаще леса,

Укрылися от бури, в дождь, два беса, —

Продрогшие, промокши от дождя,

Они тряслись, зуб с зубом не сводя.

Один был толст, коротенькие ножки,

А головою — смесь вола и кошки;

Другой — высок, с собачьей головой,

И хвост крючком, сам тонкий и худой.

Тот, как вломился, и присел у печки,

И с виду был смиреннее овечки;

Другой зато метался и ворчал

И в бешенстве зубами скрежетал.

«Ну уж житье! — ворчал он. — Мокни, дрогни,

И всё одно, что завтра, что сегодни!

Ждать мочи нет! Уж так подведено,

Что, кажется, всё рухнуть бы должно, —

Ан — держится! — Он плюнул от досады. —

Работаешь, и нет тебе награды!»

Толстяк смотрел, прищуря левый глаз,

Над бешеным товарищем смеясь,

И молвил: «Эх, вы, бесы нетерпенья!

Такой ли век теперь и поколенье,

Чтоб нам роптать? Я каждый день тащу

Десяток душ — сам цел и не грущу!

То ль было прежде? Вспомни хоть, как секли

Святые нас! Здесь выпорют, а в пекле

Еще потом подбавят, как придешь!

И вспомнить-то — кидает в жар и дрожь!

На этом месте, помню я, спасался

Блаженный. Я ль над ним не постарался!

Топил в болотах, по лесам

Дней по пяти кружил; являлся сам,

То девицей являлся, то во звере —

Он аки столб неколебим был в вере!

Я наконец оставил. Заходить

Стал так к нему, чтобы поговорить,

Погреться. Он, бывало, тут читает,

А я в углу. И вот он начинает

Мне проповедь: не стыдно ли, о бес,

Ты мечешься весь век свой, аки пес,

Чтоб совратить людей с пути блаженства!..

Ах, говорю я, ваше, мол, степенство,

Чай знаете, я разве сам собой?

У каждого у нас начальник свой,

И видишь сам, хоть из моей же хари,

Какая жизнь для подначальной твари!

Да я б тебя не тронул и вовек, —

Ан спросят ведь: что, оный человек

Сияет всё еще, свече подобно?

Да на спине и выпишут подробно,

Зачем еще сияет!.. Вот и знай,

И нынешний народ ты не ругай!

Где к кабаку лишь покажи дорогу,

Где подтолкни, а где подставь лишь ногу —