Сочинения. Воспоминания. Письма

Все та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные.
Правда все та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного,
Против течения!

Текст пьесы «Золото» и примечания подготовлены к печати С. А. Алексеенко.

Воспоминания об Антоне Сорокине

Вс. Иванов. Тюон-Боот (шаги смерти)

Давно когда-то, бродя по тайге у истоков Оби, мне часто на берегах болот попадались крепкие и сильные на вид оранжевые цветы. Но когда я пробовал сорвать, их лепестки опадали, и от них несло трупно-вялым запахом. Эти цветы мои товарищи-инородцы называли Тюон-Боот – шаги смерти.

На днях я заезжал к Антону Сорокину, сибирскому писателю, тому Антону Сорокину, который именует себя кандидатом на премию Нобеля, гордостью Сибири, но от которого открещивается почти вся сибирская пресса. Антон Сорокин невнятным тихим голосом, немного нараспев, читал отрывки из «Хохота Желтого дьявола». Длинные и гибкие фразы едкими, больными кольцами вились по комнате, опутывая сознание. В то время, когда он читал, я смотрел на его хищный широкий нос, резкие и острые глаза, и передо мной вставала большая, покрытая пеной пасть издыхающего степного волка и вой замирающей жизни.

Антон Сорокин – потомок хищников-грабителей, воплощение разрушающей силы, убивающей новую грядущую Сибирь, это издыхающий волк, отравленный своей пеной злобы, это гнилой цветок Тюон-Боот. Я разгадал злобу Антона Сороки на и не возмущаюсь.

Я с глубоким вниманием и уважением смотрел и слушал его. Потому что люблю силу – мощный стебель и крепкие корни Тюон-Боота, а если цветок слаб и гнил, кого винить? В лице его – Сибирь хищников, ушкуйников, хитрая и знающая маленькие тропы там, где вязнут другие, идущая с маленьким ножом на медведя, смелая, крепкая, и ничего нет удивительного, что разбойник рассказывает, как убивал, как грабил или как ему кого-нибудь жалко… И в литературу сибирскую, пожалуй даже мировую литературу, пришел такой разбойник, который вздумал рассказывать дела своих предков, и разбойник этот Антон Сорокин, вот почему мирные люди и не выносят литературы разбойника старой Сибири, потому и произведения его дикие, своеобразные, но, как цветок Тюон-Боота, пахнут мертвечиной, и тяжело бывает, когда отойдешь от них. Когда посторонний человек плачет над умирающим, хорошо и радостно видеть, но когда рыдает убийца над теплым еще трупом, серые пальцы ужаса ползут в душу.

Цветок Тюон-Боот станет мифом.

И где были топи – мы вырастим пышные газоны, и где были норы волков – построим храмы славы. Пути твои, Сибирь, свободны.

Впервые газ. «Свободное слово» (Тюмень, 1917. № 80 (6 августа). Печатается по изд.: «Лукич», 2002. № 4.

Михаил Никитин. Дикий перец

Первая встреча

…Императоры и короли мне не ответили.

Ответил только сиамский король.

А. Сорокин

Об умерших принято писать трогательные неправды. Это происходит от равнодушия к их памяти.

Антон Сорокин был человеком редкого мужества и писателем редкой правдивости. Я хочу поэтому избежать традиционного вранья в этом рассказе о моих встречах с ним…

…Имя его я услышал или, вернее, прочел на Омском вокзале осенью 1924 года, когда впервые приехал в Сибирь. Было хмурое утро, моросил мелкий дождь, люди шли по перрону, подняв воротники и плечи. На вокзальном крыльце ветер швырнул мне под ноги мокрую афишу, и она прокричала трехвершковым шрифтом:

«Литературный вечер!»

Я заинтересовался и развернул ногой афишу. Человек в дождевике встал за моим плечом.

– Знаменитый номер со свечой, – прочитал человек в дождевике, – исполнит известный писатель Антон Сорокин.

Я обернулся и поглядел на чтеца, чтец поглядел на меня, – крайне удивленные, мы пошли нанимать извозчиков.

Через два дня Леонид Мартынов повел меня к Сорокину. Топоча желтыми сапогами, он раскачивался, как старый штурман, и пел морские песенки.

Мы миновали обязательные для старых губернских городов здания – офицерское собрание, собор, губернаторская резиденция – и очутились перед облупленным особняком. На дверях особняка была прикреплена стеклянная пластинка с двухвершковой надписью: Антон Сорокин.

Мартынов постучался, в невидимой пустоте прихожей иль коридора прокатился глухой грохот, но дверь открылась бесшумно.

Она не могла открыться иначе, потому что в ее прямоугольнике встал человек, похожий на существо из гофманиады. Он был худ, как виденье, и, должно быть, от худобы казался очень высоким. Лицо у него было коричневое, с запавшими висками, огромные стекла пенсне не закрывали глаз.

– Вы пишете? – спросил человек.

– Пытаюсь! – ответил я.

– Печатаетесь?

– Пытаюсь!

– Меня читаете?