Сочинения. Воспоминания. Письма

…Иногда мне кажется, что нет никакой осады крепости. Нет никакой войны, и, быть не может, чтобы люди убивали людей. Разрываются бомбы, палят пушки, трещат равно-мерно, отчетливо, ясно пулеметы, и кажется мне, что все это только сказочно, призрачно; мы разыгрываем драму для кинематографа, изображая давно прошедшие времена варварства, и равнодушно я смотрю на солдат, раненых и убитых, мне кажется, что вот придет конец этой пьесы, и снова встанут все, и оживут изображающие раненых и убитых… Но эта мысль промелькнет на несколько минут и исчезает, и снова я уже сознаю действительность, и, когда я хочу удержать эту мысль, она исчезает еще скорее. Я заинтересовался этой мыслью, я стал ловить ее, и вот сегодня, читая газету, я был поражен… Крупными буквами было напечатано: «От театра военных действий». Вот фраза, над которой нужно подумать: моя мысль нашла твердую почву и начинает крепнуть и развиваться. Подумайте: театр военных действий!.. Сравните войну и обычную жизнь людей… Война – не театральное ли зрелище, ужасное, необычайное, только в театре солидные люди могут делать такие поступки, которых никогда не сделают в жизни. Кто же режиссер, кто – декоратор, кто – бутафор этой ужасной драмы, под названием «Война»? Кто зрители? Долго готовились к постановке пьесы?

Слишком дорогая постановка… Делали займы, спешно покупали военные припасы и пушки… Мы готовили пьесу для всего мира, но не знали слов, это была тайна для всех артистов. Мы были артисты и зрители… Мы должны были убивать и переживать страх быть убитыми – вот самая жизненная, самая страшная трагедия, и нечего этому удивляться. Жили мирно, трудились, пахали землю, выделывали кружева, переписывали бумаги, судили за воровство и убийство, служили почтальонами, ходили по кинематографам и театрам, хотели немного забыться от обыденной жизни, читали газеты и книги, строили пушки, делали патроны и порох. И вот настало время – мирная жизнь нарушена. Это я пишу в окопах, меня стараются не беспокоить, думая, что я пишу что-либо важное, а самое страшное не это. Страшно то, что с ума схожу, и никто этого не видит и не замечает. Мне докладывают, что поймали двух шпионов-перебежчиков, и они говорят: осажденные готовятся сделать вылазку. Я приказываю привести шпионов ко мне, я желаю сам допросить их. Привели двух несчастных людей, они напуганы, словно мыши в мышеловке. Они рассказывают, что город в огне, нет припасов, и уже давно люди едят крыс и собак. Они рассказывают, что войска требуют сдачи и сегодня ночью готовятся сделать вылазку с дальнего форта. Я не верю им – разве можно верить шпионам? Я спрашиваю, сколько они получили за то, чтобы проникнуть в наш лагерь, собрать сведения и бежать. Когда они шли на это дело, они были наивны и мечтали обмануть, но трудно обмануть человеку человека, когда обманывающий рискует жизнью. Они падают на колени, целуют мои ноги и просят пощады, но я твердо, решительно говорю: повесить! Тогда они поднимают крик, упрекают меня в несправедливости, призывают Бога, дают клятвы в том, что они не виноваты. Их обыскивают и находят по одному золотому: это был задаток за их работу, и я говорю: немедленно повесить. Солдаты не хотят вешать, они озлоблены и бьют их прикладами по лицу… по голове и оттаскивают два трупа. Шпионы рассказывали: солдаты поднимают бунты, бросают оружие, потому что голодны, и, когда им прибавляют хлеба десяток граммов, они рады, они довольны, они счастливы и вновь готовы воевать, пока сыты, но нет провианта… Один шпион заявил, что он является парламентером от десяти тысяч солдат, которые немедленно перейдут на нашу сторону, если только им будут давать хлеба и мяса… Я послал к черту этих шпионов… Я воюю с людьми, но не могу кормить этих людей: у меня для войска слишком мало провианта. Но они обещают перейти в подданство и стрелять в своих, – какое ужасное преступление, но вызванное голодом и потому простительное… Нельзя простить убийство людям, у которых желудки переполнены пищей. Кричит мое сердце, жалеет мое сердце их, голодных, но здравым рассудком я удерживаю его… Не хотел я трогать мыслей своих… Пусть лежали бы… пусть отдохнули бы, но взбесились они, взбунтовались, как голодный гарнизон, и согласны уже дезертировать мои мысли, перейти на сторону врагов… Но нет, я еще не скоро уступлю, я еще поборюсь… смелее… еще смелее… каждому по ордену, по ордену каждому солдату…

Когда наступает ночь, я не могу уснуть, я пишу, я стараюсь записать противоречия моей души. Зачем я приказал вчера убить двух шпионов? Мне жаль было этих несчастных людей, они шли с доверием, они шли с надеждой. Кто дал право мне, человеку, убивать человека? Моя душа не имела этого права. Каждый делает за золото положенное и определенное, смотря по развитию ума… Если бы матери, отцы, дети и жены этих шпионов увидели бы их ужасную смерть, какими словами они назвали бы меня?!