Софийские рассказы

Мы все, как один, бросились к окнам, чтобы увидеть все самим. Через несколько минут дверь открылась и на пороге появились Смерть и тот жандарм, который конвоировал бай Стояна. Послышался приказ:

— Все по своим местам! Будет обыск!

В тот же миг в помещение ворвались жандармы, человек десять, вооруженные винтовками. Они двинулись по главному проходу, затем рассыпались между нар. Летели на пол соломенные тюфяки, подушки, одеяла, книги. Смерть стоял у двери с винтовкой в руках, готовый стрелять в того, кто сдвинется с места. По приказу мы опустились на корточки у своих постелей, испуганные и побледневшие, с поднятыми вверх руками. Обыск длился около часа. Жандармы перевернули все, распарывали соломенные тюфяки, рылись в вещах, рвали, хватались за все, что им попадалось. Заглядывали повсюду. Обнюхивали, чихали, ругались. Особенно их взбесила ржавая железная пила, которую они нашли в туалете.

— Чья это пила? — кричали они и показывали ее, чтобы все видели. — Кто принес эту пилу сюда?

Мы сидели на корточках с поднятыми руками и молчали, уставившись взглядом в грязные доски.

После обыска нас держали в таком же положении еще несколько минут. Потом нам скомандовали: «Ложись!» Теперь мы лежали лицом в пол, чтобы «набраться ума», как сказал Смерть. Затем было приказано заправить постель и привести помещение в порядок. Все это продолжалось достаточно долго.

В это время меня вызвали в канцелярию. Я сразу понял, что ничего хорошего ждать не стоит. Поняли это и другие. Кто-то даже предупредил меня:

— Возьми с собой что-нибудь теплое!

Меня там ждали: Смерть, жандарм с винтовкой и человек в штатском, вертевший в руках красную записную книжку, Я сразу же ее узнал: это была книжка бай Стояна, в которой когда-то хранилась и фотография Бонки. Так вот за какой «справкой» меня вызвали! Я приготовился к худшему.

— Тебе знакома эта записная книжка? — спросил человек в штатском.

— Нет! — ответил я.

— Видел ли ты ее когда-нибудь прежде?

— Нет!

— Знаешь ли, что написано в ней?

— Нет!

Он встал, поднес записную книжку к моему лицу и, стукнув меня по голове, сказал:

— Не люблю слова «нет»! Здесь надо говорить только «да»!

Я моргнул, потому что он снова ударил меня записной книжкой, и наклонил голову.

— Тебе ясно? — повторил он.

— Да!

— И никакого увиливания! — Он склонился над записной книжкой и начал листать ее, плюя время от времени на пальцы. — Так ясно тебе?

— Да.

— Вот! — Он перестал листать записную книжку и что-то забормотал вполголоса. Потом спросил меня, не отрывая взгляда от написанного:

— Ты знаешь Бонку Илиеву Качамакову?

— Да.

— Его любовницу…

— Да.

— Она вышла замуж за адвоката Татарчева?

— Да.

— Слушай, дурак! — разозлился он. — Если скажешь еще раз «да», отправлю тебя в карцер.

— Да, — механически ответил я, и в тот же миг Смерть бросился на меня и защелкнул на моих запястьях наручники.

Штатский снова выпрямился и, показывая мне записную книжку, добавил многозначительно:

— Здесь все описано… В том числе и план побега, который вы вместе с ним задумали! Сейчас иди посиди эту ночь в карцере, а завтра утром на свежую голову расскажешь нам подробно о канале… А может быть, и этой ночью!

— О каком канале?

— Посидишь, подумаешь и вспомнишь… — Он внезапно ударил меня железным кулаком в подбородок так сильно, что едва не выбил мне зубы. На губах моих показалась кровь и потекла по подбородку, по шее. Я не мог ее вытереть, поскольку был в наручниках. Мужчина ударил еще раз записной книжкой по моей остриженной голове и указал на дверь, чтобы меня вывели. В это время зазвонил телефон, и мужчина отвернулся от меня. Меня повели в слесарную мастерскую, чтобы заковать в цепи. Так, в наручниках и с цепями на ногах, я оказался в карцере. Это был тесный, влажный и холодный чулан, «одиночка», как говорили мы. Окон, конечно, не было. Зияла только какая-то дыра в полу, из которой несло гнильем и нечистотами. Эта дыра предназначалась для «проветривания». Был там большой камень, на который можно было сесть, и только. Я моментально опустился на него и прижался спиной к мокрой стене. Моя цепь зазвенела глухо, почти неслышно. Тишина преисподней заглушала все звуки. Наверное, это было дно ада. Еще ниже едва ли можно было спуститься отсюда. Оставалось только засыпать меня землей, чтобы я был совсем как в гробнице.