Софийские рассказы

Сидя на холодном камне, я вглядывался в темноту щелей закрытой двери, вслушивался в голос ключника. Пусть бы меня сто раз в день вызывали за «справкой», пусть били бы записной книжкой по голове, ругали и толкали, требуя, чтобы я назвал каналы, по которым передвигается бай Стоян к Бонке и адвокату Татарчеву, чтобы зарезать их. Но никто не вызывал меня. Обо мне забыли… В конце концов неделя истекла, меня выпустили из карцера. Я слегка оброс бородой, похудел, глаза мои ввалились. Я жадно разглядывал людей и предметы, будто впервые их видел и открывал для себя. Мне казалось, что вокруг меня возникло что-то новое, незнакомое мне.

В сущности, так и было. Меня отправили в центральное здание тюрьмы, где содержались уголовники. Я был очень удивлен и озадачен этим. Зачем меня перемещают? Что задумали?

Затолкнули меня в камеру, где уже находились три человека. Они долго меня рассматривали, пока я расстилал свой пуловер, чтобы не ложиться на голые доски. Только когда я лег и попытался заснуть, кто-то из них проговорил, как бы продолжая давно начатый разговор:

— Нашли, что ли, канал? — Голос был сиплым, недобрым.

Я молчал, решив, что вопрос обращен не ко мне, а к кому-то другому. Кто-то тронул меня за плечо, и снова послышался сиплый голос:

— Тебя спрашиваю. Нашли канал?

— Какой канал?

— Ну, давай, давай… От нас, что ли, будешь скрывать?.. И мы задумали то же самое, да нас раскрыли.

— Ничего я не знаю.

— А мы знаем… Ваш человек схвачен. Теперь получите сполна… Он все признал. Клубок распутывается.

Двое других начали смеяться. Я закрыл лицо, но всю ночь не сомкнул глаз.

На следующий день я объявил голодовку — не стал пить чай, отказался от похлебки. Заявил, что не положу в рот ни крошки, пока меня не переведут в другую камеру. Моя борьба продолжалась два дня, после чего меня перевели в Сливенскую тюрьму — туда собирали политических заключенных со всей страны. Именно в этой тюрьме я узнал всю правду о бай Стояне. Но это целая одиссея, которую я не берусь пересказывать. Все-таки было интересно узнать, как произошло это необыкновенное бегство, из-за которого всех нас разбросали по тюрьмам Болгарии. По версии одного из товарищей, который также оказался в Сливенской тюрьме, бай Стоян сумел уехать в Испанию. По другим сведениям, он еще находился в Болгарии, и каждый день ждали, что он вернется к своим старым друзьям.

Что же касается самого бегства, то чего только не рассказывали! Правдой, в сущности, было одно — чрезмерное доверие жандарма с винтовкой, которого бай Стоян угощал пирогами…

— Представь себе, — шутили люди, — за какой-то пирог потерять службу…

Как выяснилось, бай Стоян сбежал самым простым способом — попросился у жандарма сходить в больнице в туалет.

Для успокоения жандарма он повесил шинель на дверь. Однако тут же, едва войдя в туалет, выскочил через окошко, которое выходило на больничный двор. Жандарм сидел с другой стороны на скамейке, положив руки на винтовку, и ждал. Он был спокоен. Висящая на двери тюремная шинель гарантировала присутствие ее хозяина. А сам он в это время уже бежал дворами и улицами города.

— Ждет жандарм пять, десять минут… Ждет полчаса, а никто не выходит… Открыл он дверь и увидел, что там никого нет!.. Поднял он тревогу. Сирены завыли, сапоги затопали… Оцепили квартал…

— Молодец бай Стоян!.. Везучий человек!

Мы обсуждали происшедшее, шутили и надеялись, что услышим какую-нибудь новость о беглеце. Но так ничего и не услышали. Наш «славный коллектив» распался — кое-кого перевели в другие тюрьмы, некоторых освободили. И мы почти забыли о старом товарище. Только время от времени я вспоминал о нем, когда получал письма от моей Чио-Чио-сан. «Милый Вабассо, — писала она мне, — когда же наконец и ты будешь свободен?»

Я мысленно успокаивал ее: «Наступит, моя милая! Жди меня».

И она ждала. Посылала письма и ждала. Но вот однажды я неожиданно появился перед дверью ее дома:

— Добрый день. Я уже здесь.

Она повисла у меня на шее и заплакала. А я смеялся. Мне было весело.

Но радость моя продолжалась недолго.

Как-то утром ко мне в дверь постучали. Я жил тогда на чердаке, вечно голодный и издерганный. Услышав стук, подумал, что мне несут какое-нибудь известие о работе, и открыл дверь. Передо мной стояла молодая женщина в трауре. Она была полненькая, со вздернутым носиком. Глаза ее смотрели рассеянно, не точно на меня, а как-то в стороны. Я сразу понял, кто это, хотя никогда прежде не видел ее. Она была точно такой, как на той фотографии… Я пригласил ее войти. Она вошла в мое чердачное помещение и села на стул, который я ей предложил. Мы смотрели друг на друга молча, будто нам не о чем было говорить. А в сущности, за эти два года многое произошло. Она открыла сумочку и достала газету, подала мне. Я прочел коротенький некролог, на который она указала, и не поверил своим глазам В некрологе писалось о «героической смерти болгарина Стояна Гайтанова на Мадридском фронте». Я читал и перечитывал отпечатанные строчки и все никак не мог поверить. Руки у меня занемели. Я не знал, что делать. Только спросил:

— Когда вы об этом узнали?