Союз 17 октября. Политический класс России. Взлет и падение

Работа историка в том числе заключается в преодолении инерции – историографических пристрастий и порой заблуждений, источниковедческих привычек, наконец, самого характера письма, ведущего исследователя за собой, не давая ему даже возможности оглянуться по сторонам. Даже вопреки желанию автора историческое сочинение подчиняется законам литературных жанров: у него есть экспозиция, завязка сюжета, кульминация, развязка. С этим так или иначе приходится считаться. Любой автор вынужден соответствовать читательским ожиданиям, если он надеется, что его книгу не закроют на первой странице. Речь идет не только о форме, но и о содержании. Литературный канон сужает рамки исследования, порой заставляет видеть то, чего нет в источниках. В работы, посвященные политической истории, проникают сказочные мотивы. Столкновение добра со злом, черного с белым – часто встречаются и в монографиях. За любыми конфликтами усматриваются антагонистические противоречия, обычно укладывающиеся в дихотомическую схему: революция и реакция, власть и общество, правительство и оппозиция. Конечно, это не значит, что такого противостояния не было. О нем говорили современники, о нем пишут историки – и делают это вполне оправданно. Важно то, что было не только оно.

Историк пишет о мифах, разоблачает мифы, создает мифы. Мифотворчество побуждает авторов к персонификации исследуемых явлений, течений, движений. Всегда проще свести партию к лидеру, а учреждение – к начальнику. Тогда вместо органа власти или политического объединения будет конкретное лицо, воля и сознание человека с именем и фамилией. На практике редко какая институция может этим похвастать. Приблизив к ней увеличительное стекло, можно разглядеть лишь «броуновское движение». Видимо, что-то начнет проясняться, если исследователь встанет поодаль и так попытается рассмотреть взаимосвязь явлений. Однако эти явления при всем желании не свести к борьбе героев.

До 1905 года правительства в полном смысле этого слова в Российской империи не было, в чем не сомневались современники. Более того, фактическое отсутствие высшего распорядительного учреждения было концептуально осмыслено и считалось за благо: это могло спасти Россию от нежелательного следования турецкому образцу со всемогущими визирями. В 1905 году ситуация в корне изменилась. Воссозданный Совет министров был правительством. И все же новое всегда соседствует со старым, даже если старается его не замечать. Полномочия «объединенного правительства» были прописаны не слишком подробно. Сохранялся институт всеподданнейшего доклада, благодаря чему каждый министр отчитывался прежде всего перед императором. Продолжал функционировать целый ряд высших законосовещательных учреждений, что делало архитектонику политической системы весьма запутанной. Едва ли в данном случае есть смысл вдаваться в детали этой проблемы: об этом и так много написано. Совершенно не случайно сам П. А. Столыпин не видел себя хозяином положения в период своего премьерства. В интервью П. А. Тверскому в феврале 1907 года он утверждал:

Ошибочно думать, что русский кабинет, даже в его современной, объединенной форме, есть власть: он только отражение власти. Нужно знать ту совокупность давлений и влияний, под гнетом которой ему приходится работать.

На практике это обозначало наличие множества центров принятия решений – даже в Совете министров. Председатель правительства вынужден был маневрировать между «партиями» в собственном кабинете. С одной стороны, это разбалансировало политическую систему, заметно осложняло жизнь всем участникам законотворческого процесса. С другой —создавало депутатам Думы и членам Государственного совета дополнительные возможности. Они получали свободу маневра, выстраивая отношения с альтернативными центрами внутри исполнительной власти.

Все это не отменяет того обстоятельства, что в этом плохо слаженном оркестре первая скрипка была за Столыпиным. Многое зависело от него. При всех характерных для него колебаниях он оставался убежденным сторонником законодательного представительства. Это можно объяснять по-разному, но нельзя не учитывать важнейшего обстоятельства: столыпинский курс был немыслим без Государственной Думы, без публичной политики. Без всего этого премьер обратился в царского приказчика, не имевшего даже права задуматься о собственной политической линии.