Союз 17 октября. Политический класс России. Взлет и падение

Столыпин был готов много за это платить, так как сотрудничество с депутатским корпусом было делом непростым и непредсказуемым: прежде всего, по той причине, что и Дума не представляла собой монолит. Казалось бы, это естественно. Представительное учреждение – это всегда театр политических страстей, пространство для конфликта, для столкновения противоположных взглядов. Так было и в Третьей Думе. Но это была часть проблемы. Важнее то, что каждая отдельно взятая фракция представляла собой объединение очень непохожих друг на друга людей, зачастую далеких друг от друга по взглядам.

Это побуждает поставить вопрос о феномене «Союза 17 октября» как политической партии. Современный читатель ждет от нее общей программы, общего руководства, солидарных решений. Перед ним как будто бы полк солдат, готовых вступить в бой по решению командования. Такое объединение было бы проще понять и исследовать. Однако герои, творившие историю в прошлом, не обязаны упрощать жизнь историку.

При этом даже октябристов удивляло отсутствие какой-либо дисциплины в их рядах. Как уже отмечалось выше, множество раз принимались резолюции о необходимости солидарного голосования во фракции в случае утверждения соответствующего решения. Частые постановления на сей счет – самое красноречивое свидетельство того, что они не выполнялись. Поразительная «рыхлость» «Союза 17 октября» в огромной мере обуславливалась природой этого объединения. Наличие центробежных сил в партии19 А. И. Гучков впоследствии объяснял тем, что

в нашем внутреннем партийном режиме мы неисправимые республиканцы, даже с некотором наклоном к анархизму. Мы бережно относимся к убеждениям людей, к вопросам о совести, к независимости их личности. Это есть известная психологическая черта, свойственная тем общественным течениям, из которых мы вышли. Поэтому нам с таким трудом дается установить в наших рядах навыки той железной дисциплины, без которой невозможна никакая серьезная политическая работа…

Современники преимущественно причисляли октябристов к правому лагерю. Так делало и правительство. При этом кадеты безусловно относились к левому спектру политических сил. Это позволяет современным исследователям уверенно говорить о непримиримых противоречиях между конституционными демократами и поклонниками Манифеста 17 октября и отказывать одной из этих политических сил в либерализме. Одни не считают либералами кадетов, другие – октябристов. В данном конкретном случае нет смысла подробно останавливаться на этой дискуссии: многое объясняется избранной шкалой координат. Важнее другое: и октябристы (по крайней мере, некоторые из них), и кадеты представляли либерализм, в обоих случаях русский, но разный. В 1905–1906 годах ключевой вопрос, стоявший перед всеми политическими силами, заключался в отношении к революции, которая и так шумела за окном. Могло показаться, что на следующий день она будет греметь и взрываться снарядами. В этих чрезвычайных обстоятельствах кадеты принимали идею революции (конечно, интерпретируя это явление совсем иначе, нежели представители леворадикальных сил). Октябристы были против. Они стали частью большого контрреволюционного блока, представляя его левую часть.

Сам «Союз 17 октября» был коалицией. Более того, он был частью широкой коалиции. Руководство партии – это комета, за которой тянулся огромный хвост. Как уже не раз отмечалось, парадокс заключался в том, что лидеры октябристов принадлежали к левому крылу объединения, а большинство – к правому. Это ставило «Союз 17 октября» в заведомо трудное положение. Любое решение должно было быть результатом торговли и компромиссов или, по крайней мере, непротивления сторон.

Это обстоятельство значимо и по другой причине. На выборах правительство в меру своих ограниченных сил поддерживало не столько партию, сколько среду, которую она представляла. Октябристы не ощущали себя проправительственной партией, но к конструктивному диалогу с премьер-министром были, разумеется, готовы.