Бабушка умолкла, и Лина, несмотря на сорокаградусную жару, ощутила, как по коже с ног до головы бежит холодок.
Бабушка заговорила снова, и Лина услышала в ее голосе надрыв:
– Маленького Костаса переправили сюда, к бабушке с дедушкой. Тогда ничего лучше и придумать было нельзя.
Лина заметила, что у бабушки не такое настроение, как всегда. Задумчивое, созерцательное, полное давней печали.
– Его вырастили здесь как греческого мальчика. И мы все любили его. Его растили всем городом, всей Ией.
– Послушай, бабушка…
– Что, ягненочек?
Момент настал. Лина не разрешила себе долго раздумывать, чтобы не струсить.
– Ты же знаешь, что Костас не сделал мне ничего плохого. Он не прикоснулся ко мне, ничем меня не обидел. Он именно такой, как ты думаешь.
Бабушка протяжно вздохнула. Отложила шитье и откинулась на спинку дивана.
– Да, так я и знала. Теперь, когда прошло много времени, – да, так я и знала.
– Прости, что я раньше ничего не говорила, – серьезно сказала Лина, которую переполняли смешанные чувства – смешанные из равных долей облегчения, что она наконец-то это сказала, и грусти, что так долго тянула.
– В каком-то смысле ты давно пыталась мне это сказать, – философски заметила бабушка.
– А ты передашь Бапи то, что я тебе сказала? – спросила Лина.
– Думаю, он все и так понимает.
У Лины больно сжалось в горле. Она перевернулась со спины на бок, лицом от бабушки, и закрыла глаза, чтобы наконец-то потекли слезы.
Ей было грустно из-за того, что случилось с Костасом. Но где-то в глубине души ей было грустно еще и из-за того, что люди вроде Би и Костаса, потерявшие все, тем не менее открыты любви – а она, ничего не терявшая, нет.
Бриджет заставила себя выйти на крылечко корпуса. Оттуда хотя бы было видно залив. Она взяла с собой ручку и блокнот. Нужно было послать Штаны Кармен, но сегодня был не тот день, чтобы писать письма.
Она сидела на крыльце и грызла колпачок ручки, когда подошел Эрик. Присел на перила.
– Как дела? – спросил он.
– Нормально, – ответила она.
– Ты не видела игру, – сказал он. Он не прикасался к ней. Не смотрел на нее. – Хороший был матч. Диана всех порвала.
Они устроили перезагрузку. Он снова стал доброжелательным тренером, а она – неугомонной воспитанницей. Теперь он просил у нее разрешения притвориться, будто всего, что между ними произошло, не происхо- дило.
Бриджет сомневалась, что готова дать такое разрешение.
– Я устала. Вчера много чего произошло.
Его лицо залилось краской. Он вытянул руки перед собой и посмотрел на свои ладони.
– Послушай, Бриджет. – Он явно выбирал из очень скудного ассортимента фраз. – Сегодня ночью я должен был прогнать тебя. Я не должен был идти за тобой, когда увидел, как ты проходишь мимо моей двери… Я поступил неправильно. Ответственность лежит на мне.
– Я сама решила прийти.
Да как он смеет отнимать у нее власть?
– Но я старше. Я тот, кто… Тот, кому мало не покажется, если это всплывет.
Он по-прежнему не смотрел на нее. Не знал, что еще сказать. И хотел уйти. Она ясно это видела.
– Я сожалею о своем поступке, – сказал он.
Бриджет швырнула в него ручку. Она возненавидела его за эти слова.
Кармен!
Вот Штаны. Я совершенно запуталась. Если бы я прислушалась к твоему совету насчет здравого смысла, я бы в такое не влипла.
А теперь желаю и тебе того же. Здравый смысл – это круто. Вот бы и мне немного.
С любовью,
Би
– Тибби, выключи камеру.
– Карма, ну пожалуйста! Пожалуйста!
– Ты можешь надеть Штаны на интервью? – спросила Бейли.
Кармен обожгла ее взглядом, полным презрения.
– Я не собираюсь давать вам интервью. Вы вообще кем себя возомнили? Братьями Коэн? – рявкнула она.
– Кармен, для разнообразия успокойся и пойди мне навстречу, – сказала Тибби раздраженно, но при этом не зло, если такое возможно.
«Ты умеешь вызывать антагонизм, – напомнила себе Карма. – Ты вырастешь и станешь старой и вздорной. Будешь ходить с размазанной помадой и орать на детей в ресторанах».
– Хорошо.
Она переоделась в Штаны, села и стала смотреть, как Бейли налаживает камеру и все прочее оборудование. Эта девчонка была одета почти в точности как Тибби. Такая мини-Тибби с микрофоном и штативом. Даже лиловые синяки под глазами и то у них были одинаковые. У Кармен мелькнула мысль, зачем Тибби вообще возится с двенадцатилетней малявкой – ладно, дело ее. Тибби не виновата, что все ее подруги разъехались.
В комнате стало тихо. Тибби возилась с освещением. Обе кинематографистки были неимоверно серьезны.
Потом Бейли вдруг принялась распинаться перед микрофоном, словно Дэн Разер, только без яиц:
– Кармен Лоуэлл – любимая подруга Тибби с тех пор, как им было…
От этого Кармен смутилась.
– Ну, это… понимаешь, мы с Тибби сейчас в ссоре.
Тибби выключила камеру. Бейли раздраженно вскинула голову. И отмахнулась от их ссоры небрежным движением запястья.