Сокровища Александра Македонского

Бринза спит, грызя во сне местный лук, сладкий и воспламеняющий воображение. Хоржевский глядит на него с ненавистью. Он и нас ненавидит, как будто пять лет тому назад мы помогли ему крутить роман с этой Авророй Николаевной! Андрею Вавилычу плевать на сон и настроение своих подчинённых. Он велит им сопровождать его в старый Распорядок Города Двух Улиц.

Мы проходим Ботанический сад. Крепость, железный мостик, и перед нами такая неразбериха домишек, сараюшек, клетушек, лавчонок, что хочется убежать отсюда возможно дальше…

— Не отставать! — говорит Андрей Вавилыч.

Мы поднимаемся на холм.

Мы спускаемся со второго, шестого, сорок восьмого холма.

Переходим пятидесятый, сто сорок второй арык…

— Здесь архив Института Сказки?

Некто в халате… наполняется весельем и услужливостью.

— Какой сказка? Есть разный сказка. Есть бабушкин сказка, есть девочкин сказка.

Он перечисляет всех своих родственников, которые имеют каждый по собственной сказке…

— Ещё есть сказка чужая. Есть сказка у моего друга…

Мы узнаём, что архив Института Сказки переехал и нам надо идти теперь ещё через сто восемьдесят семь переулков, пятнадцать площадей… и сто один огород!

Мы — подчинённые. Мы тупо смотрим на Андрея Вавилыча и ждём его приказаний.

Он же: указывая на груду бумажного пепла, спрашивает:

— А это что такое?

Весёлый сын Азии растягивает своё широкое лицо в улыбку:

— Удобрение, — говорит он.

…Покинув этот голос, заслуживающий полной веры, мы устремились дальше.

Улицы по-прежнему плохо содействовали нашему движению.

Внезапно, перемахнув какой-то железный мостик, мы очутились возле Ботанического сада. Прямая улица опять простиралась перед нами.

И удивительно. В этом городе было не только два распорядка домов. Здесь даже было два климата. Здесь, на прямой улице, светило уже полное солнце, взмётывалась пыль.

Ветер жесткой воли Андрея Вавилыча, как бичом, гнал нас. Пробежавши машинально несколько кварталов, мы, по его приказу, повернули опять к закоулкам старого распорядка. Но тут судьба, словно желая дать возможность отдохнуть нашей голове, развернула перед нами удивительную картину, причём палками, на которых развертывалось полотно, были тополя.

Среди толпы эвакуированных и здесь рождённых, среди мальчишек, продававших папиросы и марки с портретами Навои, среди костылей, тряпок, перманентов и губной помады, мимо раструбов радио, усердно доставляющих нам скорбные напевы, шёл рослый молодой мужчина с прямым носом и русыми кудрями. На голове его, — слегка наклонённой влево, — обволакивая кудри сиянием, сверкал поразительно красивый шлем. Бляхи, аккуратно соединённые, волной спускались по его туловищу, так что оно походило на чемодан, обитый свежими медными пластинками. Его толстые икры овивали ленты, начиная от самых сандалий, которыми он усердно печатал асфальт тротуара.

Я впервые видел такого красивого дурака. Но толпе, должно быть, он был уже не в диковинку. Только два-три мальчишки крикнули ему что-то не очень лестное.

Андрей Вавилыч схватил меня за руку:

— Мы бредим. Галлюцинация.

Бринза сказал:

— По-моему, это новая форма для поваров, чтобы проголодавшиеся бойцы видели их издали.

— По-моему, скорее для агитаторов, — возразил Хоржевский.

Я же высказал соображение, что это вообще новая форма для некоей формирующейся ударной армии.

Андрей Вавилыч судорожно разжал губы. Я, право, затрудняюсь подобрать соотносящиеся определения, которые бы вполне передавали выражение его лица. Боюсь сказать, но там читались и растерянность, и недоумение, и радость. Он было двинулся вперед, к тому медному дяде, но опомнился:

— Сворачивайте, — сказал он сурово.

У самого поворота в переулок мы встретили ещё подобного типа. В одной руке он держал круглую штуку, по объёму раз в десять больше сковородки, а в другой руке у него была палка с длинным наконечником.

— Сворачивайте! — уже совсем не своим голосом закричал Андрей Вавилыч. — Сворачивайте, пока мы не сошли с ума.

И вот опять эти домишки, кривые, горбатые, рваные, начали отсрочивать нашу встречу с желаемым архивом.

Излив достаточно энергии и ругани, мы выскочили на площадку. Мы увидели мечеть, похожую на фазана. Здесь должны храниться сказки. Где же они?

Вышел мулла, чрезмерной худобы и испуга. Дёргая себя за длинный красный нос, он сказал, что да, архив был здесь, но так как завтра приезжает имам для проповеди на оборонную тему, то архив перевезли в чайхану, в другую сторону города. Были ли у него поползновения сжечь архив? Нет, как возможно. Он так уважает архивы нашей страны, — ведь это архивы социалистического общества, перестраивающего мир, архивы правды… Хоржевский выразил желание объясниться с муллой на эту тему, но Андрей Вавилыч выгнал нас из мечети, как труба изгоняет из себя пар.

Подсохло. Пыль ещё не поднялась, и твёрдый лёсс способствовал нашей скачке по старому распорядку.