Сокровище

Но он все еще спит. Его дыхание тяжело, грудь судорожно вздымается, тело дрожит, а глаза широко раскрыты. Он слепо глядит в пространство.

– Что случилось, малыш? Что с тобой? – спрашиваю я. Он продолжает трястись и содрогаться, и до меня только через секунду доходит, что он все еще не проснулся. Он по-прежнему погружен в свой кошмар.

Я пытаюсь оставаться спокойной, ласково потираю его спину, шепчу ему. Но из его груди вдруг вырывается ужасный всхлип – все его тело сотрясает рыдание, – и это так на него не похоже, что я пугаюсь еще больше, и у меня щемит сердце.

– Хадсон! – снова зову его я, на сей раз настойчивее, и встаю рядом с ним на колени, чтобы привлечь его внимание. – Хадсон, проснись!

Из его груди и горла вырываются ужасающие хриплые звуки. И я решаю: к черту деликатность! – и шлепаю его по руке, чтобы вырвать из тисков кошмара.

Когда и это не срабатывает и из его горла продолжают вырываться эти жуткие страдальческие звуки, я начинаю трясти его изо всех сил.

– Хадсон! Проснись! Проснись!

А когда и это не действует, я трясу его с еще большей силой.

– Хадсон, да проснись же ты, черт бы тебя побрал!

Он просыпается с ревом и новой судорогой, его клыки оскалены, руки сжаты в кулаки, и он рывком поднимает их к лицу, будто защищаясь. У меня разрывается сердце.

– Хадсон, малыш. – Части меня хочется обвиться вокруг него, но я боюсь, что так я испугаю его еще больше. Я совсем не хочу, чтобы он решил, что на него нападают.

– С тобой все в порядке, – шепчу, гладя его по голове. – Честное слово.

Несколько долгих томительных секунд он не шевелится, а просто лежит неподвижно, застывший в том ужасе, что владеет его снами.

Я не знаю, идет ли речь обо всех ужасных вещах, которые мы видели в зале Куратора, или о чем-то большем. О чем-то более глубинном, о чем-то имеющем отношение к той кувалде, которой он разгромил кабинет Сайруса, и к тем двумстам годам, которые он провел в темноте, под землей.

– Грейс? – наконец говорит он, проведя ладонью по лицу.

– Ну вот, – шепчу я, взяв его другую руку и поднеся ее к своим губам. – Ты вернулся.

Хадсон качает головой и улыбается едва заметной вялой улыбкой.

– А я и не знал, что я куда-то ухо…

Его голос срывается прежде, чем он заканчивает свою шутку, и мое сердце пронзают ярость, мука и любовь.

– Все в порядке, – говорю я и тянусь к нему. – Ты в порядке.

– Я в этом не уверен. – Он сбрасывает с себя одеяло и, уклоняясь от моих объятий, встает с кровати.

В другое время я, возможно, была бы уязвлена тем, что он отстранился, но речь сейчас не обо мне. И не о наших с ним отношениях. А о тех ужасных, ужасных вещах, которые происходили с Хадсоном до того, как у него завязались отношения со мной. И о глубоко сидящей в нем психологической травме, связанной со всеми ними.

Я вдруг осознаю, что это самое трудное, о чем Хадсон когда-либо просил меня, – позволить ему прорабатывать это в собственном темпе. Но в этом же и состоит любовь, разве не так? Давать тому, кого ты любишь, все, что ему нужно для счастья, – даже возможность отстраниться от тебя.

А посему вместо того, чтобы попытаться заключить его в клетку моих объятий или успокоить как-то иначе, я позволяю ему уйти одному.

Глава 89 Общее усилие

После того как Хадсон принимает душ и вспоминает, как дышать, мы возвращаемся в кабинет Куратора.

Сейчас уже почти десять часов утра, осталось всего несколько часов до того, как она вернется из мини-отпуска. И я бы погрешила против истины, если бы сказала, что я не готова вернуть все это ей. Ну, может быть, ей и ее помощнице, потому что ей однозначно нужна помощница, но все же.

Это тяжелая, мучительная работа, и мне хватает ума, чтобы понять, что у меня нет запаса эмоциональной прочности, чтобы выполнять ее в течение хоть сколько-нибудь долгого времени. Я рада, что существуют люди, способные смотреть человеческим страданиям и порочности в лицо и все же находить путь к порядочности и доброте. Но сама я не такой человек.

Мы спускаемся по лестнице, когда мой телефон вибрирует, и, посмотрев на экран, я вижу, что это сообщение от Хезер, состоящее только из одного слова: «Помоги».

– Что это значит? – спрашивает Хадсон, когда я поднимаю телефон, чтобы показать его ему. Но он уже переносится вниз по лестнице, и я, быстро превратившись в горгулью, лечу за ним.

Примерно тридцать секунд спустя мы врываемся в зал с телевизорами и обнаруживаем, что Флинт, Джексон, Хезер, Иден и Мэйси выглядят так, будто их переехал огромный грузовик.

– Что с вами? Вы в порядке? – спрашиваю я, кинувшись в середину зала, где они сидят, развалившись на своих стульях, улегшись на столы и свесив руки, в которых зажаты ручки.

– Думаю, я больше никогда не буду в порядке, – бормочет Джексон. – Думаю, больше ничто никогда не будет в порядке.

– Что произошло? – спрашиваю я и поворачиваюсь, чтобы оглядеть экраны в поисках атомного взрыва или еще какой-то катастрофы чудовищных масштабов.