Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора

Однажды дверь его каземата отворилась, и вместо тюремщика, обычно приносившего пищу, достойную нищих, на пороге возник хранитель королевской печати. Черный плащ доходил до самых пят, натянутый на голову капюшон скрывал даже брови.

Худощавый человек, с лицом, изрезанным морщинами, поразительно бледного цвета, походил на вестника смерти. Гийому де Ногаре исполнилось пятьдесят три года, но выглядел он так, словно был живым свидетелем подвигов Ричарда Львиное Сердце в Палестине. По всему видно, что изнутри хранителя печати ела застарелая хворь, заставляя все его органы проживать год за два.

Невысокая дверь вынуждала сгибаться в поклоне каждого входящего, но, оказавшись в темнице, Гийом де Ногаре продолжал сутулиться. Внутренняя боль не позволяла распрямить спину второму, после короля, человеку. Только глаза, налитые кровью, источавшие одновременно ненависть и любопытство, говорили, что это живой человек, а не призрак. Он внимательно посмотрел на узника своим пронизывающим взором, и в кроваво-красных глазах возникло новое чувство – разочарование.

Равнодушие обитателя темницы весьма расстроило вошедшего; Гийом де Ногаре предпочитал, чтобы этот несчастный человек принялся молить о пощаде, или, на худой конец, набросился на него с кулаками.

Великий магистр только мельком посмотрел на вошедшего. Затем он отвел глаза в сторону, не проронив ни слова.

– Узнал ли ты меня, Жак де Моле? – засомневался королевский советник.

– Конечно. Хотя ты, Гийом де Ногаре, и пытаешься, завернувшись в одежды, сохранить инкогнито.

– Рад, что тебе не изменила память и разум также. С безумцем не хотелось бы вести беседу, – советник короля действительно обрадовался, что его заклятый враг находился в добром здравии и недавние опасения не подтвердились.

– Понимаю, ты и далее желаешь причинять боль человеку, который чувствует ее и телом, и душой, – читал мысли вошедшего Жак де Моле.

– Ты видишь то, что не дано другим, – прошипел Гийом де Ногаре. – Но даже ты не знаешь, почему погиб орден Храма. Ведь в то, что рыцари Храма поклонялись какому-то Бафомету, не верим ни я, ни ты.

– Все просто: королю понадобились деньги, которые мы собирали с единственной целью: отнять у неверных Гроб Господень.

– Денег королю всегда недоставало, и могущество ордена Храма его раздражало, – гость скривил губы в подобие улыбки, – но у Филиппа не хватило бы мужества и ума начать такое дело и довести его до конца. Знай, магистр, это я, Гийом де Ногаре, погубил орден!

– За что? – спросил Великий магистр. – Ты никогда не отличался сребролюбием.

– Ваши сокровища ни при чем. Тамплиеры надежно укрыли большую часть казны, и я не прилагал много усилий для ее поиска, – признался хранитель королевской печати. – Все дело в прошлом… Несправедливость, которую претерпел твой орден, – только расплата за другую несправедливость. Мои духовные братья были богатыми и могущественными, но не это являлось их главным достоинством. Мы искренне верили в Бога, и Он помогал нам. Наша вера была истинной, она исходила из тех времен, когда Спаситель пришел на землю. «Добрые люди» – так звали нас даже те, которые не разделяли наши воззрения. Наши братья были примером духовной чистоты и благочестия.

– Понятно, – догадался Великий магистр. – Твои предки были еретиками. Уж коль ты родом из Лангедока, то яд, которым ты брызжешь мне в лицо, достался Гийому де Ногаре в наследство от катаров.

– Ты лжешь, магистр, мои предки были Добрыми людьми, а то, что ты называешь ядом, вовсе не от них, а от твоей церкви, приказавшей сжечь на костре моего деда и семь его ближайших родственников. Мы не убивали даже курицу или утку, а Папа Римский отрядил против нас крестовый поход, словно против сарацин, захвативших Гроб Господень. – Кроваво-красные глаза вспыхнули огнем мстительного удовлетворения. – Папа Римский также получил свое, но он не полностью осмыслил свое падения. Теперь Великий понтифик только игрушка в руках французского короля. Весь христианский мир отвернется от такого пастыря. То моя великая месть за погибших братьев! За Лангедок, Прованс и Монсегюр!

– Разве катары столь невинны, как утверждаешь ты? Разве они не призывали к самоубийству, дабы скорее покинуть грешный мир. Взрослые, обладающие разумом, «Добрые люди» могли лишать себя жизни, дарованной Господом, коль страстно желали оказаться в аду. То был их выбор… Но они убивали собственных детей: младенцев отлучали от материнской груди, и они умирали голодной смертью; отрокам, побольше возрастом, перерезали вены, иных бросали в горячие ванны, другим давали питье с истолченным стеклом, к прочим применяли удушение…