Сокрушение тьмы

Но разбираться в злом умысле старика было уже некогда. Приказав взять его под стражу, он тут же отдал команду повернуть назад. Вот тогда-то старик сложил рупором ладони и, запрокинув голову так, что льняные космы его волос прикрыли плечи, громко закричал в болотную звучную пустоту:

— Ampukaa ääntä kohden! Siinä heille poikieni puolesta![1]

И почти сразу же послышались отрывистые финские голоса, и вслед за тем, не дав никому опомниться, резко ударил крупнокалиберный пулемет. Старик мягко осел в воду.

— Назад! Назад! — скомандовал Гаврюков.

Потом уже трудно было что-то разобрать.

Редкий в этом месте лес насквозь прошивался ружейным и пулеметным огнем.

Несколько человек было ранено и убито. На болоте остался и Гаврюков, которого вместе с другими убитыми вытаскивал потом Окутин с бойцами.

* * *

Шел пятый час утра. Всходило солнце. Макаров и Волгин сидели на поваленном дереве. Перед ними стоял Койвунен.

— Каков старый черт! — сокрушался Макаров, когда Волгин доложил ему о судьбе гаврюковской роты. — Ай-яй-яй, какого мы дурака сваляли!

— Да ведь у нас, Александр Васильевич, иного выхода не было. Мы вынуждены были идти на риск. И этот, Гаврюков… прости его теперь, господи… тоже хорош! Разве можно без передового дозора на рожон переть?

Макаров жестом подозвал перебежчика, сидящего неподалеку, затем обратился к Койвунену:

— Спросите его, кто он, почему сдался и как пробрался через болото.

Спустя минуту Койвунен перевел Макарову:

— Зовут его Яуряпяя. Он из похоронной команды. Перешел, чтобы больше не видеть, как погибают люди. Говорит, что все это ему надоело и что один его товарищ тоже недавно ушел, только он не знает куда, то ли к партизанам, то ли к нам…

— О тропе его спросите, о тропе, — перебил Волгин. — О своих убеждениях он расскажет потом.

Койвунен снова заговорил с перебежчиком. На этот раз разговор их затянулся.

— Что он еще сказал?

— Говорит, что тропу покажет и что обороны перед нею нет. А на третьей сопке находятся два сводных егерских батальона, абсолютно свежих.

Макаров и Волгин переглянулись.

— Та-ак! — протянул командир полка, усмехаясь. — Выходит, все-таки два, хотя и не женских?

Койвунен выяснил, перевел ответ:

— Нет, такой части, говорит, не имеется. Но женщины в егерских батальонах есть, человек тридцать, из обслуги.

— Ну вот. Отсюда и слух, — сказал Макаров и подозвал связного: — Командира взвода разведки Самохина. Живо! — потом повернулся к Волгину: — Ну, Александр Васильевич, отправляйся. Ударишь с тыла по этим батальонам. Все время держи со мной связь. Постарайся насесть на них неожиданно. А финна, как проведет вас по тропе, мы допросим еще раз. Если что выяснится важное — сообщу. Все. Двигай!

17

Волгин остался сидеть на поваленном дереве, широко развалив в стороны колени и опираясь на них локтями, в зубах была зажата папироса. Он ждал разведчиков, ушедших по тропе. Да ничего другого, в сущности, придумать и нельзя было. Волгин прислушался. Кругом опять стало тихо. Неприятель больше не стрелял в той стороне, откуда вернулась рота Гаврюкова.

Перебежчик, видно, никак не предполагал, что русские, вместо того чтобы отправить его в тыл, заставят показывать тропу. Одно дело перебежать, оставить своих, совсем другое — навести на них врага. Это могло многое изменить в его первоначальных планах, если вообще он не пришел сюда с тайным умыслом. В чужую душу не влезешь. Волгин как раз и думал об этом.

Подумалось и о женщинах из обслуги, о которых сообщил перебежчик. «Уж эти-то зачем лезут в пекло? Скорее всего, фанатички». Волгин не переносил присутствия женщин на передовой. Это чувство появилось у него после случая на Букринском плацдарме.

В батальоне была санинструктор Нина Головина, маленькая, изящная, с бледным красивым лицом девушка. Она казалась почти подростком, хотя в ту пору ей уже исполнилось двадцать лет. И только, наверное, поэтому многие молодые командиры не принимали ее всерьез и не пытались завести с нею сколько-нибудь близкого знакомства. Не претендовала на эти знакомства и она; больше того, в ней столько было откровенно-непосредственного непонимания мужских ухаживаний, что всякий, кто пробовал это делать, встречал в ее глазах недоумение, чувствовал себя неловко. На этом все и кончалось. Вообще же она была общительной, смелой, расторопной девушкой, отлично знала свое дело.

Волгину женщины ее склада нравились, и он, нередко где-нибудь встречаясь с нею, охотно разговаривал, позволял себе пригласить ее в кино и при этом с улыбкой безразличного к ней человека сносил насмешки товарищей: «Связался черт с младенцем». Однажды она сама услышала о нем нечто подобное и, покраснев, простодушно спросила:

— Почему они это сказали?

— Да плюнь ты на них, — ответил он улыбаясь. — Просто они нам завидуют.

Его шутку она приняла всерьез и потом украдкой часто на него взглядывала.