Сокрушение тьмы

Яуряпяя свернул закрутку, прикурил от собственной зажигалки и, чувствуя во рту и груди бодрящую крепость русской махорки, с благодарностью взглянул на солдата и вдруг подумал, не подарить ли ему зажигалку. Он приобрел ее совсем недавно, перед уходом в армию. Она могла работать на низкосортном бензине. Но потом прикинул, что поскольку он теперь пленный, а пленному без собственного огонька обойтись невозможно, лучше всего повременить с подарками. Да-а, теперь он уже не солдат похоронной команды, а только пленный…

А ведь еще вчера все было по-иному. Правда, он тайно мучился от собственной решимости выскочить любыми путями из этого грохочущего ада, откуда, не зная отдыха ни днем, ни ночью, обязан был вывозить мертвецов. Такая мысль запала в его голову несколько дней назад, и не потому, что ему стало невыносимо тяжело выполнять роль могильщика, а потому, что он воочию убедился, как бессмысленно погибают люди и как бессмысленно все то, что они совершают перед своей гибелью. Сперва он думал, что лучше всего дезертировать, как это сделал его сослуживец из одной с ним команды. Он исчез в самом начале боев за Медвежьи Ворота, исчез тайно для всех и бесследно, лишь один Яуряпяя знал: он накануне подал намек, сказав, что будь они вместе, то наверняка бы могли избежать той участи, какая уготована здесь всем. Яуряпяя тогда не совсем правильно понял его, а высказаться более откровенно тот, конечно, не мог, хотя с какой-то скрытой завистью упоминал при этом лесогвардейцев Пёюсти. Самого Пёюсти в живых уже не было, он погиб в сорок третьем, и имя его заклеймили позором, но этот позор, как видно, не пугал тех, кто остался продолжать его дело. И надо полагать, сослуживец рассчитывал их найти. Но он-то, Яуряпяя, просто не знал, что будет делать, если решится на тот же шаг. И тогда пришла мысль — перейти к русским. Многие финны боялись русских, но ему, пожалуй, бояться нечего, думал он. Фактически никакого вреда им не делал, а всего-навсего убирал только тех, кто на этом свете был уже не способен совершать бессмысленное зло. И, конечно, уж его спросят — давно ли он в армии? А в армии он совсем недавно. Потому что далеко не молод и взят как нестроевой.

Сам он ясно представлял себе всю тщетность попыток и надежд удержать русских и понимал, что рано или поздно они прорвут и этот рубеж и пойдут дальше. Сейчас они слишком сильны, эти русские, чтобы остановиться. Перегруппируются, подтянут дополнительные резервы и, в случае необходимости, все могут смешать с землей, как это было сделано, по слухам, на правом берегу Свири. Нет, он был против того, чтобы люди и дальше продолжали сжигать свои жизни, как дешевенькие свечки.

Последнее время в армию все настойчивее стали проникать антивоенные настроения. Что ж, дыма без огня не бывает. И слух, наверное, прошел не зря. А что касается тыла, он знает, какое там настроение. Люди устали от войны…

Яуряпяя сполз с бруствера и лег на траву грудью. Он курил русскую махорку и думал, глядя на контурный излом дальней сопки. Кругом была глушь, тайга. Местами над лесом возвышались голоствольные и развесистые вверху, как рога сохатого, старые сосны. Где-то там, на этой сопке, лежит неподалеку от дороги человек. Уж этот не перебежит.

Когда Яуряпяя последний раз отвозил мертвецов, он остановился на обратном пути в седловине сопки: с заднего колеса стала соскакивать шина. Подобрав с обочины обломок камня, он стал набивать ее на обод, и тут из-под скалы, сверху заросшей лесом, его позвали:

— Эй, старина! Поднеси-ка мне огоньку.

Яуряпяя был измучен и поэтому ответил:

— Ежели нужно, подойди и возьми.

— Рад бы, да не могу.

Тогда Яуряпяя поднялся и увидел под скалой человека. Перед ним стоял темно-зеленый щит, слегка замаскированный кустиками, а за щитком — пулемет на треноге.

Позиция была очень удобная, вся седловина сопки лежала перед глазами.

— Иди, иди, — послышался насмешливый ломкий голос, — я не кусаюсь.

Пришлось подойти. За броневым щитом на подстилке из сухого мха сидел человек, бережно вытянув перед собой аккуратно забинтованную ниже колена ногу. Широкие, уже подпачканные бумажные бинты ловко крест-накрест оплетали щиколотку и стопу. На белых кончиках пальцев, стянутых натуго, синели ногти. Яуряпяя отвел взгляд и увидел рядом с пулеметом котелок с остатками свежей пищи. Раненый, как видно, только что пообедал.

— Ну чего, старина, глядишь? Раненых не видел? — человек достал сигареты.

Он был молод, совсем мальчишка, темноволос, смугл, с недоброй насмешкой в прищуренных глазах.

Яуряпяя протянул зажигалку. Раненый прикурил, затем угостил и его.

— Садись, отдохни. Небось надоело мертвецов возить? Я за тобой давно наблюдаю, — кивком головы указал, куда сесть.

— Всякому своя служба, — пробормотал Яуряпяя и тихонько присел. Покровительственный тон этого мальчишки ему не понравился.

— Мертвецов-то сразу на пересылочный пункт отвозишь?

— Туда.

— И что же, для всех успевают гробы делать?

— Их привозят готовые.