Сокрушение тьмы

Несколько пар сильных рук дружно приподняли с двух сторон лодку и, качнув намертво присаженными в ней чучелами, оставляя на прибрежном песке глубокий косой след, устойчиво вогнали ее в воду. Залывин, сидя в окружении чучел, взмахнул веслами. Упругое течение, сразу обнаруживая скрытую силу реки, подхватило лодку, своенравно понесло ее вниз. Упершись ногами в шпангоут, изогнувшись до хруста в крестце, он еще раз кинул на воду весла, и лодка, обузданная им, чуть наискось пошла вперед. Смотреть по сторонам было некогда, но, косясь то вправо, то влево, видел Залывин, как торопливо, в спешке обивая руки, может, чересчур волнуясь, с первыми взмахами весел отваливали от берега другие гребцы. Слева в поле зрения появился небольшой плотик, тоже весь усаженный чучелами, и единственный солдат на нем стоял во весь рост, отчаянно отгребался шестом, пытаясь дать плотику направление, а плотик крутило, как подхваченную быстриной щепку, и тянуло назад, опять к берегу. Кажется, это был Чухреев. Он что-то кричал, широко разевая рот, и Залывин ухватывал только взглядом смену выражений его перекошенного бессильем лица да видел черную дыру распяленного криком рта. Сейчас вряд ли кто из добровольцев думал о правом береге, к которому надо было пристать, о береге и о неприятеле, возможно где-то уцелевшем после такой лавины снарядов и бомб и теперь готовом взять на прицел отчалившие от берега плоты и лодки. Залывин, к примеру, напрочь забыл об этом, все посылая и посылая с каждым взмахом весел лодку вперед, пока наконец не почувствовал, что она пошла легче, быстрее, без особых его усилий. Остальные, кого он видел, уже плыли позади своих лодок и плотиков. Он тоже бросил весла, снял сапоги и поплыл следом за лодкой, как все.

Чучела, плотно усаженные в два рядка, скалили нарисованные зубы, пялили большие глаза из-под надвинутых касок, немо спрашивая, куда и на какое лихо он везет их. Что-то и в самом деле было трагическое и обреченное в этих неподвижных позах и взглядах чучел, даже жутковато становилось от такого близкого соседства не настоящих, но совсем как живых солдат. «Ну-ну, все будет хорошо», — успокаивал их Залывин.

Над головой низко пропел снаряд, разорвался метрах в пятидесяти, вспучив бурлящим столбом темную свирскую воду. Поднятая волна от взрыва хлестнула по чучелам на плоту. Солдат, плывя за ним, продолжал подталкивать его вперед. В километровой полосе, где шли постепенно сносимые вниз лодки и плотики, опять заухали снаряды, но редко и бесприцельно, скорее всего наугад, торопливо посылаемые финнами из уцелевших укрытий. И это явилось как бы сигналом к продолжению прерванной канонады. Опять взревел левый берег сотнями орудийных стволов, опять на правом высокой гривой вздыбилась земля. А лодки и плоты все шли, все ближе подбирались к вражеской стороне, намеренно подставляя себя под удар еще не подавленных огневых точек. Но что-то мало их было, совсем мало. Небо над головой по-прежнему рвалось и выло. Грохот уже казался не грохотом, а сплошным ревом, который не воспринимался слухом, только будто бы какая-то мощная сирена, спрятанная в самой голове, нескончаемо выла, выла и выла. Чувствуя, что долго не выдержит этого адского рева, Залывин ожесточенно толкал вперед лодку. Чучела от постоянных толчков осаживались все ниже и ниже. Да теперь они уже и не играли роли, и когда лодка наконец упруго врезалась в низкий берег, они и вовсе попадали от толчка. Залывин выхватил из лодки автомат, сапоги и прямо босиком кинулся к берегу. Он упал возле неглубокой воронки, перевалился животом через гребень вспученной взрывом земли и лег во что-то мокрое и хлипкое, приходя в себя. Когда обернулся, ни лодок, ни плотов на реке уже не было. Они все чернели у берега. Он глядел перед собой в хлипкую мокреть, в которой лежал, и видел, что воронка наполовину залита наплывом темно-коричневой, студенистой и пахнущей перегноем мха болотной жижи. Но поразило другое: жирная пленка болотной грязи, похожая на подсохшую корочку, вспучивалась и покрывалась изнутри рябинками, словно жижа кипела на медленном огне, и тогда он понял, что это трясется и вздрагивает под ним земля вместе с этой жижей. Никто в него не стрелял, никто не мельтешил перед ним, и он, лежа в вонючей воронке, постепенно успокаивался, постепенно набирал в измотанных руках прежнюю силу, а в душе твердую уверенность, что друзья его и товарищи вот-вот вслед ему ринутся через Свирь. «Ну все, кажется, все», — облегченно подумал Залывин, только теперь начиная понимать, какой ужас все это время леденил ему душу.

* * *